Читать «Статьи из газеты «Известия»» онлайн - страница 333
Дмитрий Львович Быков
Софронов и его тайна
Кажется, нет слова, менее идущего Анатолию Софронову столетие которого отмечаем мы 19 января 2011 года, ― нежели роковая и многообещающая «тайна»; однако поди ж ты.
Во всем осанистом, властном облике Софронова, увековеченном бесчисленными парадными портретами, во всей его очеркистике и драматургии, в его псевдофольклорных песнях, во всей сотне которых меньше народности, чем в одной строчке Окуджавы,― тайна и не ночевала. Попытка филологического подхода к этим сочинениям была настолько смешна сама по себе, что Андрей Синявский в 1959 году добился блистательного эффекта, написав обычнейший разбор софроновской громыхающей лирики, посвященной главным образом дружбе с пробуждающимися странами Африки и Азии: получился образцовый фельетон, в котором автор ни разу не пошутил. Мама моя, помнится, охарактеризовала софроновские драматургические потуги (на ниве лирического водевиля) названием его же пьесы «Миллион за улыбку»: представить, чтобы кто-то на этом представлении смеялся бесплатно, мог только зритель Петросяна. Гениальная Алла Тарасова мучилась, играя положительную казачку в его народной трагедии «Сердце не прощает». Эдмонд Кеосаян, классик жанрового кино, снимал, бедный, «Стряпуху», которую сегодня смотрят лишь потому, что там в эпизоде мелькает крашеный в блондина Высоцкий ― кажется, сквозь грим видно, как он краснеет за произносимый текст.
Когда в 1984 году мне выпало делать первый доклад на литературно-критическом семинаре родного журфака («Роман в стихах: эволюция жанра»), в качестве гротескного примера авторской строфы я привел девятистишие из его двухтомной эпопеи в стихах «В глубь времени», и прекрасный наш педагог Елизавета Михайловна Пульхритудова впервые взглянула на меня с неподдельным интересом: «Вы ― это ― прочли?!» Что ж не прочесть, я жаден до курьезов.
И вот смотрите: оглушительная бездарность Софронова, превосходившего по этой части все и вся в советской литературе, включая Николая Грибачева и Ивана Шевцова,― была очевидна даже его друзьям и единомышленникам. Палаческая репутация была у него со времен борьбы с «космополитами», хотя пелись его песни исключительно благодаря Семену Заславскому, Сигизмунду Кацу и Марку Фрадкину. «Своим евреям» Софронов очень даже покровительствовал. Но его критические выступления 1949–1952 гг. многим попросту стоили жизни: братья-литераторы всего насмотрелись, но и в Союзе писателей позднесталинского образца Софронова считали перестаравшимся. Рвение его было объяснимо: он всю жизнь ходил с клеймом ― отца расстреляли за кратковременное пребывание в белой армии,― и потому усердствовал за троих.
Все понимали, что такое Софронов: у Сталина был хоть и примитивный, но вкус, и Хрущев читал книжки, и у Брежнева советники были не дураки. А между тем Анатолий Владимирович с 1953 по 1986 год возглавлял главный иллюстрированный журнал в СССР «Огонек», был дважды лауреатом Сталинской премии, Героем Соцтруда, многократным орденоносцем, пьесы его навязывались театрам, книги переиздавались стотысячными тиражами, он занимал государственные должности и как сыр в масле катался ― и считался при этом знаменосцем патриотического лагеря. Это при нем «Огонек» травил Твардовского и «Новый мир» и, развязав отвратительную кампанию, защищал Маяковского от Лили Брик… И вот, собственно, тайна: отчего же в качестве символа советского (а впоследствии и русского) патриотизма был избран Софронов, олицетворение худших человеческих качеств и совершенное литературное ничто?
