Читать «Статьи из газеты «Известия»» онлайн - страница 263

Если вы спросите меня (как с аппетитом начинают его благородные жулики свои исповеди любознательному рассказчику) — так он был, конечно, жулик, одержимый всеамериканской манией рубежа веков: разбогатеть в одночасье. Одни для этого ехали на Аляску, где золото роют в горах, другие устремлялись осваивать Дикий Запад, а третьи изобретали махинации. Про первых писал Джек Лондон, про вторых — Брет Гарт, а про третьих — О.Генри, у которого для Аляски было слишком слабое здоровье, а для Запада слишком хорошее воспитание. Из всех видов жульничества, которые он успел перепробовать или узнать понаслышке, самым надежным оказалась литература, то есть такой способ разводить лохов, за который они сами платят с наибольшим удовольствием.

Безусловно, самый обаятельный и симпатичный автору герой О.Генри — Джефф Питерс, и книга рассказов о нем не зря называется «Благородный жулик». Этот эстет грабежа и философ надувательства — ближайший предок нашего Бендера и почти буквальный двойник джек-лондоновского Смока, с той разницей, что Смок в прошлом принадлежал к артистической богеме; но где гарантия, что у Питерса не было благородного воспитания? Смок и Малыш, Питерс и Энди Такер — эти две пары заложили основы плутовского романа нового века. Благородным жуликом от литературы был и О. Генри, лучшая проза которого как раз и посвящена такому вмешательству в мир, которое по сути является чистым надувательством, но на деле усовершенствует общество, утешает страждущих и вообще помогает Творцу. Больше того — любимые герои О.Генри не желают признаваться и каяться в этом жульничестве, упорствуют в нем до последнего. Так, завязавший вор в «Русских соболях» скорее пойдет в тюрьму по ложному обвинению в краже мехового гарнитура, нежели признается, что подарил возлюбленной честно купленную за трудовые деньги подделку. Малыш Льяно в «Гнусном обманщике» обманом втирается в богатую семью, выдавая себя за чудесно спасшегося сына, который пропал за пятнадцать лет до того, — и отказывается разоблачать обман, от которого всем стало только лучше. Я уж не говорю о гениальной метафоре искусства — самом знаменитом и, возможно, самом прямолинейном его рассказе «Последний лист», где неудачливый художник Берман создает свое лучшее творение — последний лист на ветке, неотличимый от настоящего. Там девушка тяжело болеет и уверена, что душа ее отлетит с последним листом. А он все не улетает и не улетает, потому что нарисован и привязан. Искусство и есть такой последний лист, в буквальном смысле искусственный, но единственно спасительный; а благородное жульничество как раз и есть такой не вполне честный, но красивый и действенный способ вмешаться в мир, чтобы слегка улучшить творение. В мире О. Генри и сам Господь, да простится мне невольное кощунство, — верховный Благородный Жулик, рассыпающий спасительные иллюзии (которые, разумеется, оказываются правдой — как всякая вера в хорошее).

Написав «искусственный лист», я вспомнил слова другого великого заключенного, сидевшего почти одновременно с О. Генри, хотя и в гораздо худших условиях, и прожившего столько же. Речь об Оскаре Уайльде, тоже большом моралисте; о том, что из него мог получиться сочинитель забавных криминальных историй, свидетельствует уморительное «Преступление лорда Артура Сэвиля», сочиненное словно О. Генри, если б он жил в Лондоне. Это ведь Уайльд в любимейшем моем эссе «Афоризмы для пользы юношества» (1894) формулирует: «Первая жизненная задача всякого человека — быть как можно более искусственным. Вторая пока не обнаружена». И это вам не какой-нибудь дешевый эстетский призыв к изломанности и ненатуральности — нет, это мечта о преодолении всех изначальных данностей, об умозрительности, о том, чтобы делать себя, а не гордиться имеющимся. Ведь и Уайльд был помешан на идее эстетического вмешательства в мир, его богоугодной переделки, — но вот в чем главное несходство: Уайльд после тюрьмы не написал почти ничего существенного и вскоре умер, безнадежно надломленный. О. Генри после тюрьмы написан все свое лучшее — больше 300 рассказов, десяток классических сборников. Видимо, проблема в том, что Уайльд убедился в банкротстве своего способа преображать мир — его честное украшательство не выдержало столкновения с реальностью. О.Генри же, напротив, с самого начала понимал, что без жульничества не обойтись, — и если центральное эссе британского сказочника называется «Упадок лжи», то все творчество американского фантазера могло бы называться «Возрождение лжи». О. Генри точно выполнил уайльдовский завет из того самого диалога про упадок: «Единственная безупречная форма лжи — ложь как самоцель, и высшей ее формой является, как мы уже отмечали, Ложь в Искусстве». Если бы Уайльду чуть побольше здоровья и цинизма… но он был слишком ирландец, оксфордский выпускник, аристократ. О.Генри подхватил его знамя. Просто чтобы украшать жестокую и грубую жизнь нашего века, мало быть эстетом — сегодня надо быть жуликом.