Читать «Разговоры с Раневской» онлайн - страница 19

— Вы моя добрая звезда, — сказал Ромм Раневской, — вы принесли мне удачу.

С Роммом Раневская сделала свою лучшую роль в кино — Розу Скороход в «Мечте».

Когда Ф. Г. оказалась случайно в одной больнице с Михаилом Ильичом, они долго разговаривали, вспоминали и свою первую встречу.

Ирония судьбы: когда-то неизвестный Ромм стал «одним из самых» — причем признанных не только официозом, но и зрителем. А Роома, о котором с завистью говорил Михаил Ильич в тридцать втором, сегодня чаше вспоминают как автора «Гранатового браслета» — последней цветной экранизации повести Куприна, получившейся на экране пошлой и слезливо-сентиментальной. Сатирики окрестили ее кулинарной книгой по изготовлению пунша в арбузе и других ресторанных редкостей.

«Сэвидж» и «Дядюшкин сон»

Когда я получил перевод «Сэвидж» и прочел его, то перед тем, как вернуть пьесу Ф. Г., решил показать ее своим друзьям. Мы читали ее вслух с одним антрактом, не отрываясь.

Любопытными показались некоторые рассуждения автора. Например, это: весь мир — сумасшедший дом, но в настоящем сумасшедшем доме человеку лучше, чем в безумном мире. В психушке по крайней мере известно, с кем имеешь дело. В нормальном же мире никто никогда не знает, какие сюрпризы ему уготованы.

Пьеса показалась злободневной. Может потому, что поднимает вечные вопросы человеческой личности.

Миссис Сэвидж с горькой иронией пытается определить свою ценность в буквальном смысле слова. Она так и спрашивает Ганнибала: сколько она стоит?

— В каждом человеке, — отвечает бывший математик, — на два цента калия, на три марганца, на пять центов железа… В общем, при теперешних высоких ценах никто не стоит больше полутора долларов.

— Благодарю вас, Ганнибал, я была о себе более высокого мнения, — шутит миссис Сэвидж.

Пьеса говорит о другой, моральной ценности человека, о добрых чудаках, которые, как известно, украшают мир…

— Говорите, говорите все, что вы думаете о пьесе, — просила Ф. Г., едва я приехал на следующий день к ней.

Я рассказал о мнении друзей.

— А не скучно ли это будет смотреть? — забеспокоилась Ф. Г. — Поймет ли зритель? Не чересчур ли статична она?

Я пытался доказать обратное, а Ф. Г. рассмеялась:

— Вы добрый, вы меня утешаете! — и сказала уже серьезно: — Пять лет я добиваюсь постановки этой пьесы и до сих пор не знаю, пойдет ли когда-нибудь она. Я хотела бы сыграть эту роль. Мне кажется, что она у меня может получиться.

— Эта роль написана для вас, — сказал я. — Трудно представить в ней кого-нибудь другого.

Ф. Г. благодарно улыбнулась. Мы закурили. После глубокой затяжки она сказала:

— Вот в чем я вам хотела признаться: иногда я боюсь этой пьесы, боюсь этой роли — вдруг, я не смогу ее сыграть. Вы знаете (она перешла на полушепот), после «Дядюшкиного сна» Завадский сказал мне: «Фаина, вы плохо играете, вам надо отказаться от Марии Александровны».

— Он не прав, — сказал я.

— Нет, здесь дело в другом — его не заботила моя работа. Он в тот момент был занят другим. И вот я подумала: может быть, хватит, может быть, пора уйти из театра? Ну зачем мне такая жизнь: я сейчас ничего не играю, ни одной роли. Единственная связь с театром — это зарплата, которую мне привозят на дом. А что впереди? Снова спекулянтка из «Шторма». И ничего больше. На «Сэвидж» надежд никаких. Так для чего же мне театр? Я там ничего не делаю. И смогу ли еще сделать, не знаю…