Читать «Кислородный предел» онлайн - страница 4

— Это что же — штурм Зимнего? Мир хижинам, война дворцам?

— А что, не похоже?

— …Друг, можно тебя на минутку?

И откололись четверо от остальных.

— Значит, так, мужики: мы ведь с самого начала вместе. Ну и чего нам тут? Пошли. Повторно родились — креститься надо заново. Чтоб кровь из прозрачной и ангельской — снова нормального цвета. Чтобы опять из духа человеком, нам это дело надо оросить.

— Кстати, этот-то где? Где сомнамбула? Я видел же, видел его!

— Зачем он тебе?

— Да вроде тоже с нами пробивался.

— Вон он, вон!

— Друг! Слышь? Иди сюда! Да стой ты! Предлагаем с нами — как?.. Да куда ты опять порываешься? Что позабыл, родной, скажи? Ничего не отвечает — только головой качает. Ау, ну где ты там? Живой! Главное! Мы все здесь живые! Трижды! Такого не бывает, скажешь, а мы — есть! А-а — а-а-а-а-а! Живые! Йу-ху-у-у-у-у!

И налетели на него, сомнамбулу, восьмируким чудовищем, завертели, закружили, затрясли, затискали. Как будто футболист он, только что забивший победный гол в финале Лиги чемпионов, — настигли, изловили, обняли, напрыгнули, нисколько «голубого» своего порыва не стыдясь.

Сомнамбула лишь тупо подавался, словно ванька — встанька, под ударами. За ворот его затрещавший влекут за собой:

— Послушай, друг, нам без тебя никак! Ты от нас никуда теперь, слышишь?

— Мы — целое теперь, одно! Москву сейчас — раком!

И вот уже по улице ночной идут, шатаясь, впятером — на зыбких ногах, уходящих в мостовую, как в воду; в обнимку шествуют, как победители чемпионата, не то от смеха загибаясь, не то от слез захлебываясь, — так сразу не поймешь; гиена так то ли смеется, то ли плачет, у волка так бывает, с непривычки трудно отличить улыбку от оскала Идут, орут, поют и на людей, не выдержав, бросаются — на девушек, мужчин, старух, японцев, всех подряд, не разбирая, — в тиски объятий зажимают, без сострадания, до хруста сдавливают и будто метят, метят каждого, размазывая сажу по сжатому в ладонях девичьему, мужскому ли лицу. Без устали людей в затылки, лбы, носы и щеки чмокают — с оттяжкой и трубным сопением, смачно. Чумные словно, бесноватые, и цель одна у них — побольше за собой в могилу утащить.

На улице светло, как днем, — Москва же, ночь глубокая в Москве, когда на улицах центральных море разливанное огней и ослепительно подсвеченные здания меняются перед глазами, словно жемчужно-матовые снимки в дорогом альбоме открыточных красот. Народу — пруд пруди, ведь пятница, и в ресторанах, барах нет свободных мест, и открывается их воспаленным взорам не то Аркадия, не то Валгалла, столько девушек вокруг — раздетых, полуоголенных, открывших грудь по самые «не могу» и ноги, — соответственно, по самые «не балуйся». Парят, гарцуют, надвигаются безжалостно, в упор не замечая, проходя насквозь, навылет, словно ты — пустое место, и бедрами свои короткие, зачаточного рода юбчонки рвут… ну, в самом деле, ну, нельзя так, сучки! Вам жарко, лето, но не до такой же степени! Бретельки эти ваши, спины гладкие, горячие, как солнцем прокаленная морская галька, вот эти животы открытые, трусы как будто из нектара и амброзии, столь смехотворно условны они, столь прозрачны и призрачны, и какой их только дьявол соткал, какая садистски-изощренная «Прада» сработала?