Читать «Кислородный предел» онлайн - страница 24

— Нет, я не понял, — говорит Разбегаев. — Это все-таки фальшивка или все в натуре?

— Это в том же павильоне снято, — сообщает Сухожилов, — что и высадка америкосов на Луну.

— Нет, а серьезно?

— А серьезно… — Сухожилов раскрывает свой портфель от Tumi из телячьей кожи, — вот тебе серьезно. — Шмякает на стол файловую папку с распечатками. — Купил за бесценок по случаю. По сердцу и по совести, не знаю, а по закону лет на …дцать потянет.

— По-любому выхода у нас особого… — говорит Якут. — Так что Серый прав: через командные высоты возбуждаться надо. Не отдаст, так будет ночью вздрагивать от каждого шороха. Может, и кондратий хватит — русские мужчины долго не живут.

— Ну так что — цели ясны, задачи определены. — Сухожилов хлопает себя по ляжкам. — Все, давай, дружище, — протягивает он Вадиму растопыренную пятерню и, пожимая ему руку, поднимает с кресла. — Сработаемся, — похлопав по плечу, как будто невзначай подталкивает красавца к выходу. — Через командные, говоришь? Только времени нет. Уплывает завод. Сольет его Гафаров на какую-нибудь родственную душу.

— Ну а что ты предлагаешь, — стонет Разбегаев, — если через скупку не зайти? У нас в процентном отношении — минус после месяца работы. Шервинскому признаться страшно — засмеет. На заводе скупок пять точно проходило, у Гафарова и его структур — контрольный, и хер его спилишь, сам понимаешь.

— Я, кажется, знаю, — заявляет Якут, — кто против нас играет. Туровский это, почерк его. Под номиналыцика пакет увел, в доверительное передал. Все на десять ходов просчитывает — дальнозоркий, падла. Что, Сереж, не слышал о таком?

Сухожилов слышал. Владивостокский «Луч», «Татнефть», «Алапаевские апатиты». Это был сухой и осмотрительный игрок, общепризнанно — самый грозный из защитников, повсеместно знаменитый своим даром предвидения и умением выстраивать эшелонированную оборону для любого объекта, пусть даже датчик опасности на предприятии и мигает отчаянным красным. Что ж, тем лучше, Сухожилову давно неинтересно выносить убогих. Убогих, в сущности, давно уж в мире не осталось. Лишь Туровские с их гроссмейстерским опытом и акульей хваткой.

Вот же четвертую неделю Сухожилов разбирает эту партию вслепую — без бумаг с ежеквартальными отчетами и протоколами собраний (он всегда питал физическое, обонятельное отвращение к бумагам, к шероховатой их плотности, тронутой тленьем) и даже без лэптопа. (Что-то вроде идиосинкразии, когда стоит только провести рукой по шершавой поверхности документа, и ноздри тотчас самовольно раздуваются от гадливости.)

За десять лет он захватил две сотни разного достоинства объектов в Москве и по стране, подавляющего большинства из них в глаза не видел и ближе, чем на сотню километров, к ним не подходил. В обычном, трезвом состоянии бетонная, стеклянная, кирпичная вещественность объекта Сухожилову только мешала, как мешали, раздражали, размывали концентрацию и наглядные таблицы, схемы, распечатки, протоколы, обсыпанные роем зудящих черных цифр, — эти грубые, никчемные, убогие, как смайлики, опознавательные знаки на прозрачной сути вещей, эта косная, шершавая, вонючая земная оболочка незримых экономических сил. Перемещения активов, человеческих фигур (миноров и мажоров, их пакетов) им виделись как молнии, и он над этим грозовым — трепещущим от рисков, страхов, вожделений — небом безраздельно властвовал.