Читать «Кислородный предел» онлайн - страница 20

— Ну так что — начинаем?

Все взоры обращаются на Разбегаева, который продолжает сыпать обвинениями в трубку.

— Хотите анекдот? — радушно предлагает Сухожилов. — Пятиэтажка на окраине, к ней подъезжает белый, как брикет пломбира, «Майбах», выходит папик вот с таким букетом орхидей, встает под окнами и принимается орать: «Зае…ло! Зае…ло!» Что такое? — непонятно. А папик: «Заебало! заебало!» Шофер такой выходит: «Иван Кузьмич, Иван Кузьмич, не Зае…ло — Изабелла».

Анекдот. Заходит Марина Кругель — заместитель генерального директора «Инвеко» по связям с общественностью, стандартно-ровная фемина с холеными ногами и гладкой балетной прической — смеется, прикрывая рот ладошкой. Якут Байтукалов — начальник юридического департамента, долговязый, тонкошеий крендель — отвечает Сухожилову широким, «понимающим» осклабом. Тонкость, худоба Байтукалова обманчивы: на самом деле в нем девяносто килограммов крепкого жилистого мяса. У Якута мстительно поджатый тонкий рот, широкий приплюснутый нос и маленькие круглые подслеповатые глаза, прикрытые стеклами Oliver Peoples.

— Простите, — наконец-то удосуживается прерваться Разбегаев. — Мы слушаем вас, господа.

Их двое, господ. Один — высокий, с чуть подкачанными мышцами и напомаженными перьями, пидорковатый и жеманный; держится так, как будто все обязаны его здесь обожать. Второй — напротив, малорослый, коренастый недоделок с длинным землистым лицом, козлиной эспаньолкой и сальными патлами, к тому же косой: нельзя отделаться от ощущения, что этот жирномясый карлик непрестанно врет — клиенту, человечеству, — потому-то и прячет так отчаянно глаза. Сергея так и подмывает пощелкать пальцами перед горбатым носом — эй! где ты там? не бойся, бить не буду.

Господа опускают экран и включают проектор. На экране — как будто открытка с Ривьеры; меловая, ослепительная вилла, грандиозная, как Парфенон, но в то же время смиренно, бережно вкрапленная в пейзаж, в голубой, бездонный космос ослепительного неба и искрящегося моря.

— Мы решили акцентировать внимание на личности Гафарова, — комментирует косой. Бог ты мой, он еще и шепелявый. — Вот его испанская вилла. Площадь — восемь гектаров. Общая стоимость — восемь миллионов евро. Время сдачи под ключ совпадет с началом увольнений на заводе… А это база отдыха, принадлежащая заводу. — Пейзаж на экране меняется. — Санаторий «Зубова поляна».

Между высоких сосен, розовых на закате, отчетливо белеют свеженькие, чистенькие, опрятные корпуса.

— Теперь это частный гостиничный комплекс, в котором отдыхает кто угодно, но только не рабочие завода. А это еще одна личная резиденция господина Гафарова на живописном камском берегу. Это частная вечеринка в одном из специфических московских клубов. Тут я должен сказать, что, принимая ваше предложение, мы с самого начала перешли черту приличий, общепринятого такта…

На экране, ритмично подергивая тренированными конечностями и подрагивая ягодицами в такт, танцевали лиловые негры с голышами мощных мышц под навощенной кожей, миловались молочнозрелые подростки и плешивые, похожие на престарелых нацистских преступников, джентльмены в твидовых пиджаках; маленькие пухлые мужчинки, жизнерадостные, словно карапузы на детсадовских горшках, и импозантные, осанистые отцы семейств с сигарными окурками в зубах увлеченно аплодировали крутобедрым, пышногрудым трансвеститам, которые, прогнувшись, как в «Плейбое», классически откидывали волосы и чмокали воздух накачанными силиконом губами. Невольники со статью Аполлона потрясали надувными фаллосами. Ветродувные машины поднимали ввысь мириады белых перьев, будто трепетные споры вездесущего педерастического вируса. И сменялись перед взором глаза — с молодым азартом и подернутые возрастной рыбьей мутью, красные от недосыпа и, напротив, со свежайшими голубоватыми белками. Не было в них вызова, гротескной томности, порочной поволоки, было что-то другое — упоение не упоение, торжество не торжество, а, наверное, просто довольствование легитимностью существования. И эту наконец достигнутую, завоеванную дозволенность (захваченную с боем примиренность общества с собой) они и потребляли, тратили сейчас — не поспешно-воровато, с беспрестанными спохватками, а уверенно и широко, не таясь и сознавая, что дозволенность вот эта, толерантность — навсегда. Вот лицо Гафарова мелькнуло на экране.