Читать «Кислородный предел» онлайн - страница 103

— Ну а если менты? Ну а если нас… ну, как тебя с Арсеном в «Гипромезе»?

— Да чего гадать-то будем? Сейчас узнаем. — Сухожилов вытащил из кармана трубку. — В «Гипромезе»-то? Мы тогда, Разбегай, молодые были и глупые. Страх совсем потеряли. Особенно некоторые. Я говорил Арсену, что пора соскакивать, на время затаиться надо, в тень уйти, — да нет, ты что, как можно, только самая масть пошла. Получил, искусствовед, десять лет общего режима. Мы тогда одного не учли — что в стране показательная порка началась. А тут еще и этот Железняк, хозяин эфэсбэшником бывшим оказался, чуть ли не с этим самым… Нечволодовым… одной шинелью укрывался… Алло, Вагит? Москвич из Менделеевска вас беспокоит, не узнали?. Да. Проблема есть, пока, вернее, не проблема — так, вопрос. А вот ведут нас с самого вокзала, такое ощущение, машинка прицепилась. Что это может быть такое? Ага, какое-то прямо НЛО. Кирюх, скажи-ка номера… Ну вы пощупайте их там, а то мы в полном здесь недоумении… Да, остаюсь… Не, чисто по ментам.

— Ну а кто тогда, кто?

— Да никто. Сейчас за город вот отъедем и узнаем. А, Кирюх? Узнаем? Эх, жалко кончилась эпоха. То ли дело было раньше. Приезжаешь — поджилки трясутся, у этого искусствоведа пиджак от кобуры топорщится, романтика. Праздника, Кирюха, хочется, праздника.

Их было четверо с Арсеном во главе — голодных молодых волчат, выгрызавших себе репутацию непобедимых, еще студентов, поражавших невиданной дерзостью в вольном толковании Закона об акционерных обществах. На третьем курсе Сухожилов впрягся совершенно бескорыстно в довольно громкое «благотворительное» дело — устроился помощником известного правозащитника Захавы, который читал им лекции в МГИМО, — груз «двести», солдатские матери, невыплата пособий, полагавшихся родне погибших, исчезновение огромной суммы в кассах Министерства обороны. Захава, взваливший на себя дела трех тысяч униженных и оскорбленных по стране, в разгаре разбирательств угодил в Бурденко, и Сухожилов поневоле занял место шефа: ах, как он был прекрасен, когда вещал о мальчиках, которые вернулись к мамам в цинковых гробах, о матерях, что ездили из части в часть на опознания: сначала нужно было доказать, что вот он, сын, — среди сотен других, таких же сожженных, почерневших, одинаковых, — и чтобы получить необходимую, по форме, справку, сначала нужно было предоставить еще одну, и так до бесконечности, и образовывался круг, неразмыкаемый, составленный из тех, кто ни в каких списках не значился.

Был генерал-майор один, который разработал нехитрую схемку: все воины, побитые свинцом и посеченные осколками, обозначались им в бумагах как самовольно оставившие часть, и никаких героев, отдавших жизни родине, по документам как бы и не гибло, и Сухожилов эту схемку продемонстрировал суду (с гольфстримовским движением восьмидесяти двух украденных у государства и народа миллионов) с таким уже удовольствием, с каким ребенок разбирает на запчасти игрушечный армейский грузовик; вот тут его и заприметил, восхитившись, Арсен Максудов — блестящий будущий искусствовед и социолог культуры, куда как лучше, впрочем, разбиравшийся в юриспруденции; двухметровый роковой красавец с неотразимым, с поволокой, взглядом по-бараньи нежных глаз, весь в черном шелке и с белым золотом «родной» Omeg'n на запястье, пришелец из другого мира, где обитали те, кого он, Сухожилов, в ту пору безотчетно ненавидел. «А здорово ты схемку эту», — сказал ему Арсен. — «Да это и не схемка — так, пародия на человеческую умственную деятельность», — ответил Сухожилов. — «Вот как? Ну, видимо, тогда сам бог велел нам вместе… Я конечно, понимаю, что на жирной справедливости этой «цинковой» темы ты сколотишь нехилый символический капитал, лет через десять станешь уважаемым человеком, но разве тебе это надо?»