Читать «Сколько стоит человек. Тетрадь пятая: Архив иллюзий» онлайн - страница 92

Здравствуй, мать! Прими поклон от дочки.

Или от сына — зависит от того, кто поет.

Пишет дочь тебе издалека. Я живу, но жизнь разбита, Одинока и нищенски бедна.

Затем — позднее, но, боюсь, не очень искреннее раскаяние, что не слушалась доброй, терпеливой, всепрощающей матери, и в конце — прощание:

Жалко мне, что брата не увижу, Ведь его так нежно я люблю… А тебе, моя родная мама, На прощанье крепко руку жму.

Эта песня, хоть и тюремно-сентиментального характера, все же находила путь к моему сердцу: хотелось верить, что где-то и у меня есть брат, мать… А вот разухабисто-тюремные скользили мимо, не задевая души.

Не плачь, моя мама, Не плачь, дорогая! Живи ты, родимая, одна! Меня присосала Тюремная решетка, Я с волей распрощался навсегда!

Что ж, может, и я распрощалась навсегда, но в этом нет моей вины. Ну а песни тех, для кого тюрьма — дом родной, были мне противны и ничего, кроме отвращения, не вызывали.

Опять по пятницам пойдут свидания И письма горькие моей жены…

С припевом:

Таганка — я твой бессменный арестант…

Таким туда лишь и дорога!

Грустные же песни, даже и тюремные, я пела охотно. Особенно когда в них описывают родную природу, дом, семью. Например — «Не для меня!».

Не для меня весна прийдет, Не для меня Дон разольется, А сердце радостно забьется Восторгом счастья — Не для меня! Не для меня текут ручьи, Текут алмазными струями! А дева с ясными глазами, Она цветет — Не для меня! Не для меня Пасха прийдет, К столу родные соберутся: «Иисус Христос воскрес!» — Польются, нет, звуки те — Не для меня! А для меня — жестокий суд. Осудят сроком бесконечным. Возьмет конвой нас бессердечный И отведет прямо в тюрьму. А для меня — одна тюрьма. Тюрьма холодная, сырая… Сойдусь с народом заключенным… Там пуля ждет давно меня.

Но больше всего нравилась мне песня на стихи Пушкина «Сижу за решеткой в темнице сырой…». Заканчивалась она так:

Нельзя мне, товарищ, с тобой улететь! Весь век суждено мне в тюрьме просидеть… Закованы ноги и руки в цепях, Нет света уж больше в потухших очах…

Отчего-то при звуках этой песни мне вспоминалась Ира, мой лучший товарищ юных лет. Жива ли она «там, где за тучей синеют моря»?

Будто чуяло мое сердце, что как раз в эти сентябрьские дни она боролась со смертью. И между нами — горы, моря, решетки и смерть! Только в ином облике.

Колумбово яйцо

Ладно! Допустим, я могу есть сырую картошку. Это очень хорошо, и поэтому я могу уделить хоть 100–150 граммов хлеба Вере Леонидовне из моей пайки. Но это не то, что ей так надо. Ей нужна также картошка, турнепс… Но как их пронести через вахту? О том, чтобы спрятать где-нибудь под одеждой, и думать нечего, ведь солдатам из псарни тоже несладко живется, и то, что они на нас находят, забирают себе, а поэтому шмонают с особым остервенением. Иногда удается зажать в кулак по небольшой картофелине и еще одну — во рту. Но и это, если заметят, отберут. А стыда, стыда-то сколько! Чувствовать на своем теле эти щупающие, бесстыдные, жадные руки!