Читать «Иди на Голгофу» онлайн - страница 261

«Верно, — слышу я голос Вдохновителя. — Выбрать подходящего актера на западную роль — на то и нужен хороший режиссер».

Намерение

Теперь я хочу одного: вырваться из чужой игры и стать сторонним наблюдателем. Видеть и понимать — и больше ничего мне не надо. Я по профессии и по призванию пониматель. Вся моя прожитая жизнь может быть обозначена одним словом — «размышление». Здесь у меня от обычных феноменов жизни почти ничего не осталось, и практически я стал органом познания, как таковым. И оказалось, что именно в роли чистой мысли я меньше всего нужен людям. К тому же гомосос есть личность лишь как частичная функция коллектива. Моя роль чистой мысли сложилась как роль в советском коллективе. Я могу существовать в качестве понимателя, только прилепившись к полноценному советскому коллективу.

«Мы знаем это, — слышу я голос Вдохновителя. — Став сторонним наблюдателем, ты лучше поймешь происходящее. А когда тебе будет совсем невмоготу, мы протянем тебе руку братской помощи из нашего советского коллектива».

Решение судеб

Художник устроился на временную работу в фирму, производящую елочные украшения. Говорит, главным художником. Явно цену набивает — такой советской должности здесь вообще нет. Они с женой собрали тихонько пожитки и непроданные картины. Уехали не попрощавшись.

Шпион века

Рано утром Вдохновитель заехал за мной на служебной машине, что делал в исключительных случаях. «На Западе, — сказал он, когда мы выехали за пределы Москвы, — любят всякое ничтожество возводить в великие личности. Не умеющего рисовать художника объявляют величайшим художником века, страшную бабу — первой красавицей мира, пошлого кинорежиссера — великим новатором, пустого писаку — величайшим мудрецом. Так обстоит дело и в Нашем шпионском мире. И кого только тут не объявляли величайшим шпионом века! А если разобрать по существу, что эти гении шпионажа сделали, то только диву даешься, за что на них вообще обратили внимание. Настоящие гении обнаруживаются лишь по прошествии столетий. А чтобы наша эпоха очистилась от мусора и обнажила своих подлинных гениев, нужны тысячелетия — слишком уж много мусора накопилось. Но хватит общих разговоров. Сегодня я тебе покажу самого незначительного советского шпиона на Западе».

Через час мы были в дачном поселке и пробирались через грязь к маленькому домику, затерявшемуся среди недавно отстроенных шикарных дач. Навстречу нам вышел невзрачный старикашка. Вскоре мы сидели на террасе с прогнившим полом, пили привезенную нами водку, закусывая привезенной нами же колбасой. Вдохновитель попросил хозяина рассказать кое-что из своего прошлого. Тот замахал руками: мол, он вообще ничего не сделал такого, о чем стоит рассказывать. «Вот об этом и расскажите», — настаивал Вдохновитель. Старик нехотя начал говорить. «Советских шпионов в Германии перед войной было много. И информация от них поступала в гигантских размерах изо всех сфер немецкого общества. Надо было эту информацию обрабатывать и направлять в Москву. Никакой электронной техники не было. И средства связи не такие были, как сейчас. Именно из-за плохой организации обработки и передачи информации начались провалы. Вся наша шпионская сеть оказалась под угрозой гибели. И тут только кто-то и где-то упомянул о забавном пареньке в одном исследовательском институте. Паренек конструировал и чинил хитроумную аппаратуру, а заодно молниеносно решал в уме головоломные математические задачи, над которыми доктора наук бились порой месяцами, запоминал с одного взгляда целые газетные страницы и проделывал другие «штучки», забавлявшие ученых института. Паренька забрали в соответствующее учреждение, кое-чему подучили, переправили в Германию и буквально спрятали под землю-Так он и прожил два года до войны и всю войну в погребе где-то неподалеку от Берлина. В его задачу входило обрабатывать, ужимать и максимально экономно кодировать мощный поток шпионской информации. Уже через несколько месяцев он достиг такого совершенства, что молниеносно определял степень ценности документа, из многих тысяч страниц извлекал достойные внимания, ужимая информацию порою до нескольких строк. После войны его хотели на всякий случай расстрелять, но потом решили все же сохранить. До 1958 года он просидел на Лубянке в одиночной камере. Потом освободили, дали мизерную пенсию и этот домишко. Ничего из того, что прошло через его голову в те годы, он не помнит. Не помнит и свою систему «упаковки информации».