Читать «Иди на Голгофу» онлайн - страница 255

Считается, что мы, русские, склонны к ностальгии. А дело тут не в ностальгии, а в чем-то другом. В чем — до сих пор не могу толком разобраться. Только оказавшись здесь, я ощутил, чем была для меня Россия и что я потерял. Потерял безвозвратно. Если бы случилось чудо и я вернулся бы обратно, это все равно не было бы восстановлением моей прежней связи с Россией. Будучи оборвана однажды, эта связь уже не может быть восстановлена никогда. Я уверен, что боль от этого разрыва была бы еще сильнее, если бы я вернулся. Тут хоть какая-то надежда остается на то, что можно вернуть прошлое. А вернувшись, расстанешься и с этой последней надеждой. Теперь я хорошо понимаю тех эмигрантов, которые в свое время вернулись в Россию на верную гибель, презрев все грозные факты и предупреждения. Разумом я понимаю, что та Россия, тоска по которой изводит меня здесь, на самом деле давно не существует. Но это нисколько не ослабляет тоску. Наоборот, это еще более усиливает ее — к ней присоединяется тоска по безвозвратно ушедшему прошлому. Я знаю, что наша российская жизнь и в прошлом была кошмарной. И от сознания этого становится еще тоскливее. И никакого просвета в будущее».

Мы шли по узеньким улочкам города, битком набитым машинами. Вот специальная полицейская машина увозит шикарный «мерседес», оставленный в запрещенном месте. «Смешно, — сказал Тип, — на Западе машин полно, зато ставить их негде. У нас машин мало, зато места для них сколько угодно. Что хуже?»

Я слушал Типа и испытывал удовлетворение оттого, что я не одинок в своей судьбе. Мы обменялись телефонами. На другой день я позвонил по телефону, который он дал мне. Мне ответили, что такой человек там не проживает.

Моя ошибка

В Москве я сделал попытку построить научную теорию коммунистического общества. Причем не для широких масс населения, а для служебного пользования внутри ограниченного круга интеллектуальной элиты. Рукопись у меня отобрали. Произвели тщательный обыск дома на предмет черновиков. Взяли подписку о том, что я больше не буду работать в этом направлении и не буду распространять свои идеи. Эти меры мотивировались тем, что у нас документы с грифом «Для служебного пользования» вскоре становятся достоянием многих, и моя теория будет играть роль антисоветской пропаганды. Моя идея, что недостатки нашего общества суть необходимые следствия и проявления его достоинств, была сочтена научно несостоятельной и идеологически порочной. Раз основы общества хорошие, то и вырастающие на этой основе явления жизни должны быть хорошими. Значит, наши недостатки преходящи и не имеют отношения к сущности самого нашего общественного строя. Я признал свои ошибки и на несколько лет законсервировал свой мыслительный аппарат.

Согласившись на предложение Вдохновителя и получив разрешение действовать по своему усмотрению, я решил использовать, казалось, неповторимый случай в своих личных интересах. Я сразу дал понять всем соприкасавшимся здесь со мной лицам, что я имею свою объективную теорию советского общества и что могу лучше других организовать научное исследование этого общества. Это была непоправимая ошибка. Тут тоже нужна мобилизующая ложь, а не сеющая пессимизм правда. В моей идее единства достоинств и недостатков коммунизма мои здешние судьи опускают ударение на недостатки и видят лишь констатацию достоинств. С их точки зрения, дурные следствия производятся дурными причинами, и потому коммунизм не может иметь существенных достоинств. Значит, моя научно объективная теория есть просоветская пропаганда.