Завечерел туман ползущийВ вечеровую тень огней;Тусклы оливковые кущи.И — светит месяц из теней.Он, Серебристый, волей рокаБросает в зримый наш позор, —Как ясноокого пророкаНеизъяснимо грустный взор.В тысячелетние разгулыОн поднимает ясный жар:И бронзорозовые скулы,И взора горнего загар.Струя исчисленного смысла,Как трепетание крылаПереливного коромысла,От ясноротого чела —Взметает пепельные кучиНеистлевающих волос,И из-под них — на нас текучий,Слезой сияющий вопрос;Переливной игрою линийТопазы сыплются из глаз;И расширяет блеск павлинийПереливной его атлас;И в нас стремительно забьетсяНаш ослепительный ответ;И ослепительно взорветсяИз волосатой груди светИ, точно взвизгнувшие диски,Взорвут кипящие словаИ волоса, как василиски,Взовьет горящая глава.В переливных браслетах светаЕго воздушные перстыВоспламененный знак заветаВзогнят из тихой высоты.
Май 1922
Цоссен
Бессонница
Мы — безотчетные: безличноюСудьбойПлодимВеликие вопросы;И — безотличные — привычноюГурьбойПрозрачноНосимся, как дымОт папиросы.НевзрачноСложимся под пологом окна,Над Майей месячной, над брошенною брызнью, —Всего на миг один —— (А ночь длинна —Длинна!) —Всего на миг один:Сияющею жизнью.Тень, тихий чернодум, выходитИз угла,ЗабродитМороком ответов;Заводит —Шорохи…Мутительная мглаЯвляет ворохиРазбросанных предметов.Из ниши смотрит шкаф: и там немой арап.Тишайше строится насмешливою рожей…Но время бросило свой безразличный крап.Во всех различиях — все то же, то же, то же.И вот — стоят они, и вот — глядят они,Как дозирающие очи,Мои,СомнениемИспорченныеДни,МоиТомлениемИскорченныеНочи…
