Читать «Игра в ящик» онлайн - страница 158

На самом деле это был совсем не простой военный летчик. Он не летал бомбить самураев и не садился среди леса на брюхо, чтобы забрать раненых красноармейцев. Вместо этого он возил на своем быстром аэроплане командарма всех дальневосточных войск. Вот по какой причине этого летчика и вызвали в Москву. Чтобы он, как настоящий большевик и сын рабоче-крестьянского народа, помог своей стране разоблачить фашистский заговор в штабе дальневосточных войск. Ведь рыба начинает гнить с головы, и это знают все. Даже дети.

Вот только летчик почему-то неправильно понимал историческое требование момента и совсем не хотел сотрудничать со следствием. Чтобы сломить его бессмысленное сопротивление, самый главный командир, который только был в папиной организации, решил устроить этому летчику очную ставку с мамой Щука и Хека. Командир зашел в кабинет папы, чтобы договориться об этом, и увидел там маму. Мамина красота так его поразила, что он тут же отстранил папу от следствия. Обвинил его в превышении властных полномочий и жестоком обращении с подозреваемыми. Как настоящий советский человек, папа сейчас же во всем признался, даже в связи с молоденькой машинисткой из секретного отдела и еще одной беспартийной женщиной, которую он никогда не видел, но которая до чертиков надоела самому главному командиру. И когда все это случилось, самый главный командир понял, что теперь совесть папы Щука и Хека совершенно чиста и его можно спокойно отвести в подвал. Самый главный командир махнул рукой, и папы не стало.

А Щуку и Хеку решением особого совещания дали десять лет дальних лагерей, чтобы там, за Синими горами у Синего моря, сыновья разоблаченного следователя Серегина смогли искупить вину отца. Так закончить свои испытания и стать уже настоящими пионерами с личными делами и порядковыми номерами. Это во-первых. А во-вторых, просто не путались под ногами и не мешали новому счастью своей матери.

РАМА

Козье счастье Бори Катца, единственная за долгие, худосочные три года в ИПУ несомненная и настоящая удача – угловая всем на зависть комната на самом тихом и уютном третьем этаже, вынесенная слепым декабрьским жребием к ногам сорокового воробьиного размера, – и она оказалась в конце концов форменной ловушкой и засадой. На первый взгляд такая благодать – всего лишь две некапитальные стены на самой дальней границе приватного периметра с сортирчиком и коридорчиком, один лишь угол кухоньки, метр на полтора и только, пропускали звуки. Но какие. За одной легкой, бумажной перегородкой в такой же кухоньке-клетушке круглые сутки что-то с назойливой больничной неизменностью глухо сопело и звонко капало, а за второй – тонким, тончайшим водоразделом с соседским санузлом – уже не что-то, а кто-то с пугающей внезапностью валился, сраженный продуктами санитарии журчанья и сопенья, падал, то предварительно с размаху хлопнувшись в полкирпича общего достояния, то по-простому, без удара, осеннею ленивою метлой сползая по нему. Известковые мурашки звездами сыпались на черную газовую плиту, где зрели в кипятке сосиски. Брезгливый Боря тут же зараженные междустенным опылением выбрасывал. Катц вздрагивал при виде незнакомых пятнышек и прекращал дышать, носом поймав не ту отдушку. И время тогда переставало двигаться, не видоизменялось, как в карантинном боксе инфекционного барака.