Читать «То, что сильнее (сборник)» онлайн - страница 36
Мария Метлицкая
– Хлеб возьми, – не оборачиваясь, бросила мать.
Когда первое чувство голода прошло, Ладька буркнул матери:
– Сама-то поешь.
Она махнула рукой:
– Иди спать.
Ладька икнул, довольный, и пошел к себе в комнату. Уже на пороге он крикнул:
– А что, праздник, мам, какой?
– Праздник, – кивнула мать. И, помолчав, добавила: – Твой отец от нас ушел. К Ритке на четвертый этаж. Вот и весь праздник.
– Ну и шутки у вас, боцман! – разозлился Ладька.
Заснул он быстро и легко, но почему-то ночью проснулся, тихонько подошел к смежной родительской комнате, аккуратно приоткрыл дверь и увидел сидевшую на кровати мать в белой и длинной ночнушке, с распущенными по плечам волосами. Отца рядом не было – и тут до Ладьки дошло, что все это самая настоящая и страшная правда. Он почему-то побоялся окликнуть мать, тихонько забрался к себе в кровать и начал кое-что припоминать. Как, например, на Восьмое марта отец, думая, что Ладька спит, спрятал маленькую бархатную красную коробочку под диванный валик – ночью Ладька валик приподнял и открыл коробочку: там лежало тоненькое золотое колечко с розовым камушком, похожим на леденец. Еще тогда Ладька засомневался, что колечко влезет на крупную материну руку, но за мать был рад, да и за отца тоже – что тот сообразил. Но на Восьмое марта отец подарил матери букет мимозы и зефир в шоколаде. А вот подарка в виде бархатной коробочки почему-то не было.
«Наверное, решил, что все равно матери мало будет, и отнес обратно в магазин», – промелькнуло тогда у Ладьки в голове. Промелькнуло – и тут же из этой головы и выветрилось. Еще вспомнилось, как отец мерил новую нейлоновую рубаху и галстук с переливом, а на галстуке – павлин какой-то. Мать усмехнулась тогда и покачала головой:
– Пошлость какая, совсем на старости лет чокнулся.
– Какая еще старость? – обиделся тогда отец.
А еще с зарплаты без материного спроса купил себе новые туфли, «Цебо» называются. Мать это тоже не одобрила и даже обиделась:
– Говорили же про зимние сапоги, а то ведь пятый год в старых хожу.
И еще отец стал поливаться одеколоном и стричься коротко, а чуб – подлиннее, как на фотографии у мужика в окне парикмахерской.
А вот мать – мать не менялась. Носила гладкий пучок на голове, а на затылок втыкала резную коричневую гребенку. Красила только губы – бледной, почти бесцветной помадой, а глаза и ногти – никогда. И одежду носила какую-то серую – серую юбку, серую кофту. А зимой – вообще дурацкий большущий мохнатый берет на голове. Ладька этот берет ненавидел. И даже стеснялся матери в этом берете. Просто совсем бабка какая-то. А ведь еще не старая, а очень даже молодая бывает. Особенно когда волосы распустит и смеется.
Припомнив эти мелкие подробности, Ладька понял, что все это похоже на самую страшную и противную правду. Тут он подумал, похолодев, что будет твориться во дворе от этой новости, и у него заболел живот. Ладька скривился и застонал. Вот стыдоба-то, мало того, что бросил их с матерью, да еще и в их же подъезде, просто на пару этажей выше поднялся.