Читать «Анджело, тиран Падуанский» онлайн - страница 3

Омодэи.

Анафесто Галеофа.

Орделафо.

Орфео.

Габоардо.

Реджинелла.

Дафне.

Черный паж.

Ночной дозорный.

Дворцовый стражник.

Декан Святого Антония Падуанского.

Архипресвитер.

Падуя. — 1549, в правление дожа Франческо Донато.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

КЛЮЧ

Сад, иллюминованный для ночного празднества. Направо — дворец, полный музыки и света, с дверью в сад и аркадами идущей по низу галереи, где мелькают фигуры гостей. Возле двери — каменная скамья. Налево — другая скамья, на которой во тьме можно различить спящего человека. В глубине, над деревьями, на ясном небе — черный силуэт Падуи шестнадцатого века. К концу действия светает.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Тизбе, в богатом праздничном наряде; Анджело Малипьери, в дорогом камзоле, с золотой столой через плечо; Омодэи, спящий; на нем длинный кафтан из бурой шерсти, застегнутый спереди, и красные штаны до колен; возле него — гитара.

Тизбе. Да, монсиньор, здесь вы — хозяин, вы — сиятельный подеста, вы распоряжаетесь жизнью и смертью, вы обладаете полнотой власти, полнотой свободы. Вы — посланец Венеции, и когда видишь вас, то кажется, будто видишь лицо и величие этой республики. Когда вы идете по улице, монсиньор, окна затворяются, прохожие скрываются, и все внутри домов дрожит. Увы, эти бедные падуанцы держатся перед вами ничуть не более гордо и уверенно, чем если б они были жителями Константинополя, а вы — султаном. Да, это так. Ах, я бывала в Брешье. Там — другое дело. Венеция не посмела бы обращаться с Брешьей, как она обращается с Падуей. Брешья защищалась бы. Когда рука Венеции бьет, Брешья кусает, а Падуя лижет. Это позор. Так вот, хоть здесь вы повелеваете всеми и намерены повелевать мною, выслушайте меня, монсиньор, я вам скажу правду. Не насчет государственных дел, не бойтесь, а насчет ваших. Так вот, да, я вам говорю: вы странный человек, я вас не понимаю — вы влюблены в меня и ревнуете вашу жену!

Анджело. Я и вас ревную, синьора.

Тизбе. О боже мой, вы можете этого и не говорить. А между тем вы не имеете на это права, потому что я вам не принадлежу. Я слыву здесь вашей любовницей, вашей всесильной любовницей, но это не так, вы сами знаете.

Анджело. Этот праздник великолепен, синьора.

Тизбе. Ах, я только бедная комедиантка, мне разрешают давать пиры сенаторам, я стараюсь забавлять нашего повелителя, но сегодня это мне не удается. Ваше лицо мрачнее моей черной маски. Напрасно я зажгла столько светилен и свеч, — тень не сходит с вашего чела. В обмен на мою музыку вы мне не дарите веселья, монсиньор. Да ну же, посмейтесь хоть чуточку.

Анджело. Что вы, я смеюсь. — Вы мне, кажется, говорили, что этот молодой человек, который приехал с вами в Падую, ваш брат?

Тизбе. Да. Так что?

Анджело. Он с вами только что беседовал. А кто это с ним был?

Тизбе. Один его приятель, вичентинец, по имени Анафесто Галеофа.

Анджело. А как зовут вашего брата?

Тизбе. Родольфо, монсиньор, Родольфо. Я вам все это объясняла уже двадцать раз. Неужели вам нечего сказать мне более любезного?

Анджело. Простите меня, Тизбе, я вам больше не буду задавать вопросов. Известно ли вам, что вчера вы сыграли Розмонду с волшебной грацией, что этот город счастлив вами обладать и что вся Италия, восхищенная вами, Тизбе, завидует этим падуанцам, которых вы так жалеете. О, как мне докучна эта рукоплещущая вам толпа! Я умираю от ревности, когда вижу вас такой прекрасной для стольких взглядов. Ах, Тизбе! — Но что это за человек в маске, с которым вы разговаривали нынче вечером меж двух дверей?