Читать «Новочеркасск: Роман — дилогия» онлайн - страница 414

Раскрыв тяжелые веки, Якушев убедился, что он в кабинете один. И тогда Александр Сергеевич стал думать о своих отношениях с женой. Неужели никогда меж ними не растает холод, и она по всей жизни пронесет лишь одно чувство — чувство любви к своему первому мужу? А их супружество — всего лишь хлипкий огонь под холодным ветром… И в сотый раз думал Александр Сергеевич о том, что мужчине и женщине нужно намного времени, чтобы полюбить друг друга, но еще меньше, чтобы охладеть, а то и возненавидеть друг друга. Засыпая, он с тоскою себе говорил: «Нет, она меня никогда не любила и не любит. Просто я ей не был противен. Вот и проживем всю жизнь, потому что теперь ни ей, ни мне деваться некуда».

Александр Сергеевич очнулся от шумного чужого дыхания. Решив, что Надежда Яковлевна вернулась в его кабинет, он умиленно пробормотал:

— Ну и чудачка же ты, Наденька, я же тебя просил не мучиться, идти отдыхать, а ты…

— Это не мама, — раздался рядом с его ухом отчетливый голос.

— Ты, Гришатка?

— Нет, отец, это я — Веня.

— Ах, это ты, мальчик мой, — обрадовавшись, проговорил отец. — Чего не спишь, тебе же утром в школу.

— Мама сильно устала, а Гришатка дрыхнет без задних ног, вот я и пришел. На лампе стекло вон как закоптилось… Я фитиль привернул. Тебе сегодня было очень плохо, папа… Ты бредил. Будто бы даже с дядей Пашей разговаривал…

— Вот видишь, — вздохнул отец и, помолчав, спросил: — Скажи, ты на меня не обиделся?

— За что?

— За мои слова о Пушкине, что он в тринадцать лет стихи писал лучше.

— Почему же я должен был обидеться? Пушкин и я — смешно. На правду нельзя обижаться.

Отец раскашлялся и схватился за грудь.

— Это только говорится так. На самом же деле люди обижаются на правду, да еще как. И обрати внимание, чем убедительнее горькая правда, тем сильнее обижается на нее человек. Это потому, что сама природа заложила в нем страсть к эпикурейству. Он любит нежиться и не любит страдать, а тем более отдавать свою жизнь даже за самых близких.

Венькины глаза, оттененные длинными ресницами, удивленно расширились.

— А как же дядя Павел? Ух, какой это был человечище! — воскликнул мальчик восторженно.

Отец вздохнул, и лицо его сделалось скучным.

— Это особая и весьма малочисленная категория рода человеческого.

— Я с тобой не согласен, — возразил Веня.

— Почему? — удивился отец.

— А потому что если бы это было так, то Красная Армия никогда не взяла бы Перекопа. Помнишь, как дядя Павел рассказывал нам о том сражении? Там в атаку шла не только, как ты говоришь, малочисленная категория рода человеческого. Там все шли под врангелевские пули.

Венька говорил горячо, и, впервые поглядев на него как на равного, отец не стал продолжать спора. Он вдруг заметил, как сильно вырос сын. Веня не раздался в плечах, но стал каким-то костистым и жилистым. Худое от постоянного недоедания лицо было смуглым, брови над серо-карими материнскими глазами часто приходили в движение, когда он с кем-либо спорил. Александр Сергеевич с тоской подумал о том, как все-таки мало уделял он внимания сыну. Ни разу не поговорил как со взрослым, не высек в горячем искреннем мальчишеском сердце чувства большого доверия к себе. «Будто пасынок он мне, а не сын», — горько подумал Александр Сергеевич и потянулся, чтобы погладить его по темнеющим волосам. Но сын бычком нагнул голову и отодвинулся.