Читать «Том 18. Гимназическое. Стихотворения. Коллективное» онлайн - страница 207

У Гольдебаева композиция рассказа была «перевернутой»: начинался он с главы, описывающей уже тот момент, когда после всех событий поезд уносит одного тоскующего героя в далекие края, и другой, оставшийся, тоскует тоже. Эта глава была Чеховым полностью исключена. «Первая глава не нужна», — замечал он. Точно так же по всему тексту были убраны и другие отступления повествователя, упреждающие события: «…кричит Василий Петрович Саве, стоящему рядом с ним, плечом к плечу, в последний раз так близко и так родственно». В результате рассказ получил «прямую» композицию — естественно-хронологическое расположение событий — и «чеховское» начало: «Василий Петрович Маров, первоклассный машинист депо Криворотово…» Из конца рассказа исключен эпизод с Шемулевичем, фигурой, не лишенной колоритности, но не имеющей отношения к сюжету. «Необходимо совсем переделать конец, — писал по этому поводу Чехов. — <…> Конец длинен и не нужен».

В первоначальном варианте повествование ведет рассказчик, выступающий от своего «я», постоянно заявляющий о своей общности с героями: «Распространяюсь я в этой философии потому…»«По моим наблюдениям, и все-то мы, криворотовцы, таковы..» Из всех случаев употребления первого лица сохранился лишь один. Однако пассажи, рисующие некое обобщенное лицо рассказчика, утверждающие его клановость, слегка уменьшившись числом, в большинстве сохранены: «из нашего брата, криворотовцев», «по нашей, криворотовской мерке».

Существеннейшей приметой рассказа являлись размышления, разного рода рассуждения, принадлежащие самому повествователю («философия», по собственному его определению) и зачастую не вполне сочетающиеся с образом рассказчика из «наших, криворотовских»: «А жизнь, точно издеваясь над комолостью нашего духа ~ ветоши». «Как и слова любви, эти вопросы о вечном всегда одни и те же ~ треволнений». Все они устранены Чеховым. Правда, сделано это не всегда методом чисто механического вычеркивания: «Детей же, как исстари известно ~ учить примутся. И дети ~ долевом положении» (гл. 1). Убрав последнюю фразу, Чехов тем самым перевел предыдущую сентенцию в иной — геройный — модальный план.

Во многих местах исключены прямые оценки героев — как развернутые характеристики, так и отдельные субъективно-оценочные эпитеты типа «тупоумно-неделикатное».

Явный нажим, авторский указующий перст устраняется редактором из речей действующих лиц. Так, из размышлений героев вычеркнуто четыре раза «в чем причина», являвшееся также заглавием рассказа, и оставлено только в двух случаях; заглавие заменено нейтральным — «Ссора». В первом письме к Гольцеву Чехов писал: «Скажи ему <Гольдебаеву>, что название повести пусть придумает попроще». Но позже дал свой вариант, выдержанный в духе поэтики чеховских заглавий.

Для Гольдебаева характерен стилистический эклектизм — в одной фразе инверсивный эмоциональный синтаксис может сочетаться с канцелярским оборотом; просторечное «жил в немцах» — соседствовать со «степенью развития и политической окраской»: «будара-душегубка» плавает во вполне литературном «безбрежном океане жизни»; «матерь вера» входит в предложение на равных правах с «кассационным поводом»; вдруг возникнет сравнение машиниста и его помощника с «двумя небожителями, посетившими землю». В таких случаях Чехов обычно вмешивался в текст. Особенно большая правка была сделана в описании вагона-ресторана, где в рассказ из жизни рабочих депо вторгается изображение «цвета высшего общества». «Скажи или напиши автору, — просил Чехов Гольцева, — что сцена в вагоне-ресторане груба и фальшива». Чехова, очевидно, не устраивало в этой сцене явное, почти грубое «обличительство». Судя по исправлениям, в этой сцене Чехов увидел то же, что он однажды уже отмечал в одном из редактированных им рассказов: «Г-жа Орлова не без наблюдательности, но уж больно груба и издергалась. Ругается, как извозчик, и на жизнь богачей-аристократов смотрит оком прачки» (Письма, т. 3, стр. 275). Чехов прежде всего убрал резкие «отрицательные» детали, характеризующие пассажиров аристократического салона. После его правки сильно поубавилось золота, блеска и ослепительности: были убраны много раз упоминавшиеся «шитые золотом кителя», «расшитые мундиры с яркими цветами распавшегося букета», «ослепительно яркие пятна платьев, кителей, эполет», «яркое золото люстр и кэнкетов», «гобеленовые стены» и вообще эпитеты типа «роскошный» и «шикарный». Были пресечены также попытки стилистической «игры», когда к герою применяются речевые средства другого стилистического пласта: «„людоед“ превратился в сентименталиста-мылителя»; «Василий Петрович имел прекрасное намерение поправить редакцию этого манифеста…» Целиком устранить стилистический эклектизм рассказа редактор, конечно, не мог.