Читать «Шестьдесят рассказов» онлайн - страница 258

И вот в такую минуту маэстро вдруг обнаружил, что его не слушают.

Что может быть ужаснее для дирижера! Бог весть по каким признакам, но он всегда понимает, слушают его или нет. Сам воздух пустеет в такие минуты. Тысяча, две тысячи, три тысячи невидимых нитей, которые тянутся между артистом и слушателем, разом провисают бессильно, и по ним больше не течет благодатная, животворящая сила. Асам артист ежится на ветру среди безмолвной ледяной пустыни непонимания, бесплодно силясь собрать воедино войско, которое уж не верит больше своему полководцу.

Десять лет, как с ним не случалось ничего подобного. Он уже стал понемногу забывать, каково это — когда тебя не слушают. Оттого и удар показался особенно чувствительным. Публика покинула, предала его, и это было окончательно, бесповоротно и не подлежало обжалованию.

«Не во мне дело, — судорожно размышлял маэстро, — я ни при чем. Сегодня я, как никогда, в форме, да и оркестр свеж, ясен и энергичен, точно двадцатилетний юноша. Нет, дело не во мне, дело в чем-то другом».

Напрягши слух, маэстро услыхал позади себя, в партере, и выше, и по бокам какой-то невнятный ропот. Затем слева ему почудился тонкий скрип. Боковым зрением маэстро уловил, как две тени шмыгнули из партера в боковую дверь, ведущую из зала.

Кто-то возмущенно шикнул, и шум прекратился. Но ненадолго. В глубине зала вновь начали назревать шорохи, шумы, приглушенные голоса, воровские шаги, еле слышные движения стульев и дверей.

Что же это могло быть? И вдруг маэстро осенило. Даже не осенило — истина открылась ему во всей вопиющей очевидности, точно он прочитал ее на газетном листе. Это только что передали по радио, а в театре узнали от кого-то из опоздавших. Именно так — от кого-то из опоздавших. На земле произошло что-то ужасное, из ряда вон выходящее. Что? Война? Внезапное нападение противника? Атомная воздушная тревога? В те времена и такое было возможно. Тревожно-бессильные мысли сновали между нотами Брамса.

Если война, куда отправить семью? Немедленно за границу! А как же вилла? — еще больше испугался маэстро. Ведь почти что построена, все сбережения на нее ушли, думалось тоскливо. Профессия, слава Богу, подходящая: в любой стране с голоду не помрешь, тем более с его-то известностью. К тому же у русских слабость на всяких там артистов, художников… Тут он с ужасом сообразил, что года два назад вместе с большой группой интеллигенции сдуру подписал какой-то антисоветский манифест. Черт бы его побрал, этот манифест, еще сильнее затосковал маэстро. Уважаемые коллеги и любезные соотечественники, разумеется, накапают оккупационным властям об этом дурацком манифесте, чтоб ему пусто было! Нет, нет, бежать, конечно, бежать. А мама? А сестра? А собак куда девать? Он падал и падал в бездну ужаса и отчаяния.

А в том, что действительно случилось ужасное, сомнения уже не оставалось. Публика продолжала позорное бегство, стараясь лишь слегка соблюсти условности поведения в театре. Сарачино видел все больше и больше освободившихся мест. Один за другим люди тянулись к выходу. Бежали спасать свою шкуру, свой кошелек — что там еще?.. Какой уж тут Брамс! Вот мерзавцы! — подумал он о публике. У него впереди были еще целых десять минут симфонии, раньше ему не выбраться. Сам мерзавец! Ему вдруг стала противна собственная паника.