Читать «Мир чудес» онлайн - страница 57

Чувства комического у Ганны не было ни на грош. Хохотать над собственными шутками опасно, но даже если иначе никак, начинать смеяться первым не рекомендуется. Хохочущие толстяки — зрелище, скажем прямо, не для слабонервных. А смеющаяся Ганна могла заменить собой весь «Мир чудес». Смех из себя ей приходилось буквально выдавливать, ведь если месяц за месяцем твердишь, что единственный человек в Ветхом Завете, не имевший родителей, был Иисус, потому что он сын Навин, эта шутка приедается даже автору. Поэтому она изображала смех шипящими, сдавленными всхлипами, а лицо ее при этом покрывалось отвратительными красными пятнами, проступавшими поверх розовой косметики. Ее жировые складки угрожающе сотрясались, огромный живот вздымался и дрожал, когда она всасывала в себя воздух, а если иногда она пробовала стукнуть себя по бедру, то при этом раздавался какой-то влажный шлепок. Толстухам не следует шутить — их достоинство в плоти, а не в уме. Толстухам не следует смеяться; максимум, что они могут себе позволить, не подвергая серьезной опасности свои дыхательную и сосудистую системы, — это улыбка. Но Ганна к доводам разума не прислушивалась. Она вознамерилась с помощью чистой шутки загнать непристойности назад в их мерзкую нору, и буде она ущерблена на этой стезе, то раны свои понесет как знак доблести.

Иногда ей сопутствовала обнадеживающая мера успеха. Среди зрителей нередко попадался какой-нибудь молодой человек серьезного, религиозного склада, а сопровождала его обычно девушка, на которой просто написано было, что она — дочь проповедника. Если шутки Чарли доходили до них, такие парочки испытывали смущение. Еще больше они смущались, когда Ранго по тайному сигналу Хайни покидал свой якобы ресторанный столик и мочился в углу, а Хайни тем временем изображал смятенного официанта. Но из духа солидарности, который существует между религиозными людьми, как он существует между ничтожествами и мошенниками, они признавали Ганну благостным авторитетом, а потому смеялись вместе с ней и вдохновляли ее на новые словесные эскапады. Для них она приберегала лучшее. «Ну-ка, скажите-ка мне, кто в Библии прародитель всех невеж? Да знаете вы! Сто раз читали об этом. Сдаетесь? Тогда слушайте меня: Родил Ной… Хама. Что, вам такое и в голову не приходило? Нет? Не приходило? Это Бытие, глава пятая, стих тридцать два».

Когда появлялась одна из таких парочек явно не от мира сего, Ганна с радостью выделяла их из толпы и предъявляла остальным как людей, наделенных уникальным чувством юмора. «А-а-а, я вас вижу, — принималась кричать она. — Мы снова в райском саду. Только беды тут жди не от яблочка на дереве, а от этой парочки на земле». Она указывала на них, а они краснели, смеялись, благодарные за то, что им приписали греховные наклонности, тогда как у них и в мыслях ничего подобного не было.

За все это Ганна платила высокую цену. После большого субботнего представления она, исчерпав весь свой запас библейских загадок, была как выжатый лимон, и даже на ритуальное омовение сил у нее не оставалось. Но потела она так, что весь шатер мог пропахнуть мокрым кукурузным крахмалом от ее влажного тела, словно огромным детским пудингом, и мытье становилось необходимостью, поскольку в противном случае не миновать было бы раздражения кожи.