Читать «Лебединая песня» онлайн - страница 61

Гитлер жив. Он чудом избежал смерти, но никогда уже не станет прежним Гитлером. Глубоко контужен мозг в треснувшем железо-бетонном черепе, спрятанном в восточнопрусском лесном болоте.

Еще смертельно опасен этот волк-оборотень, зализывающий раны в своем логове. Несчетное число жизней еще унесет он с собой…

Штауффенберг летит в Берлин, а Гитлер уже звонит туда, требуя ареста Штауффенберга и других заговорщиков:

— Я повешу их как скотов!… Я посажу их жен и детей в концлагеря! Я буду беспощаден!

ОБЕР-ЛЕЙТЕНАНТ «ШАХЕРЕЗАДА»

Лай собак на фольварках. Окрики часовых из лесного мрака: «Хальт! Пароль?» Девять силуэтов среди черных сосен, девять теней на освещенном луной лесном ковре. «Это лесные призраки!» — в страхе перешептываются немцы. В тихое гудение сосен на ветру то и дело врывается натужный гул моторов, за лесом стучат на стыках колеса ночных эшелонов. «Хальт! Пароль?»

Позади взмывают осветительные ракеты, дрожит неземное, призрачное сияние, незнакомо белеют сосны, кружатся хороводом их черные тени. Когда ракета взвивается, шипя и рассыпаясь, слишком близко, «лесные призраки» падают плашмя, замирают, считая секунды… Вдогонку гремят автоматные очереди, выводит басовитую трель пулемет «МГ-34», верещит «МГ-42», выстреливая в мрак, по мелькнувшему силуэту «лесного призрака», по сорок трассирующих пуль в секунду…

У разведчиков шесть автоматов и одна винтовка… Но они не отвечают. Патроны на исходе. В заплечных мешках ни крохи — ребята на ходу подтягивают ремни. Трое суток во рту ни росинки не было. Нет воды, и «лесные призраки», проглотив таблетку дисульфана, пьют из копытного следа желтую дождевую воду, густо настоянную на палой хвое.

Ночью, в дождь, выбираются «призраки» из лесу, копают руками картошку, брюкву, свеклу, набивают мешки ржаными колосьями.

Жуют немолотое жито, едят сырыми брюкву и свеклу, картошку варят в те редкие ночи, когда можно без крайнего риска разложить костер.

— Вер да?

— Полиция! Откройте именем закона!

Дверь открывает высокая седая немка в траурно-черном платье, худая и прямая, как шомпол. В руках у нее моргают на сквозняке свечи в тройном серебряном подсвечнике.

Мельников и Раневский решительно оттесняют ее от дверей, быстро и бесшумно входят, прикрывая, но не запирая за собой тяжелую, обитую железом дверь. Овчаров стоит на стреме за дверью. Автомат на боевом взводе, палец на спусковом крючке…

Немка окидывает тревожным взглядом незнакомцев, закрывает рот рукой, чтобы не закричать, но мигом овладевает собой.

— Если вы сейчас же не уйдете, — шепчет она, — вы погубите и себя и нас! Herr Jesus! У меня десять эсэсовцев на постое!… Пожалейте моих внуков!…

Раневский негромкой скороговоркой переводит слова старой немки.

— Пардон, гроссмуттер! — недоверчиво усмехается Ваня Мельников, но все же приоткрывает дверь.

Кажется, старуха не врет. В глазах — мольба, тревога. В ней при свечах есть что-то рембрандтовское…

— Кто там стучал, фрау Хейдт? — доносится из комнат чей-то раздраженный баритон. Слышатся приглушенные ковром грузные шаги…