Читать «Эммаус» онлайн - страница 49
Алессандро Барикко
— Не знаю почему, — сказал я своей бывшей подруге, — но после того, как я увидел там Святошу, остальное мне стало не важно.
Она кивнула, потом промолвила:
— Я пойду туда, — и завела машину.
Это в смысле, что она пойдет к Андре; обсуждать свое решение она не желала. Я вышел из машины, толком не найдя что сказать, и проводил ее взглядом: она включила нужный поворотник и все остальное сделала точно по правилам.
Поскольку я никак не помешал ей осуществить свой план, на следующий день она вернулась, сообщив, что поговорила с Андре.
— Она сказала, что уже была беременна, когда занималась с вами любовью.
Моя бывшая подружка сообщила мне это вполголоса: мы снова сидели рядом в ее маленькой машине. Но на сей раз это происходило в тени деревьев, позади моего дома.
Я подумал, что Лука умер напрасно.
Еще я подумал о ребенке, о животе Андре, о своем члене у нее внутри и обо всем таком. О том, на какую таинственную близость способны мы, мужчины и женщины. Затем вспомнил о том, что теперь все кончено: отныне я — не отец ее ребенка.
И тут со мной случилось то, чего не бывает никогда: ведь я никогда не плачу, не знаю почему.
Она не трогала меня, не шевельнулась, не произнесла ни единого слова, только потихоньку нажимала на рычажок включения дальнего света.
Наконец я спросил ее, сказала ли Андре что-нибудь про Луку: по крайней мере, пришло ли ей в голову, что она причастна к его полету вниз.
— Она засмеялась, — ответила моя бывшая девушка.
— Засмеялась?
— «Если б его проблема состояла в этом, он бы пришел и признался мне» — так она сказала.
Я подумал, что Андре ничего не знала о Луке, что она ничего про нас не знала.
И тут моя подружка заметила:
— Вообще-то Андре права: непохоже, чтоб Лука покончил с собой по этой причине, только ты так можешь думать.
— Почему?
— Потому что ты слеп.
— Тогда что?
Она покачала головой, не желая это обсуждать.
Я потянулся к ней и попытался поцеловать. Она положила руку мне на грудь, держа меня на расстоянии.
— Только один поцелуй, — сказал я.
— Да ну тебя, — сказала она.
Тогда я решил начать все с начала. Стал прокручивать в голове события в поисках последнего прочного элемента — до того, как все запуталось: моя мысль состояла в том, чтоб использовать его в качестве отправной точки. В голове у меня стоял образ крестьянина, возвращающегося в поле после грозы. Нужно только найти то место, где он бросил работу, когда посыпались первые градины.
Я рассуждал так, потому что в смутные времена мы обычно прибегаем к помощи этого воображаемого крестьянина — и это несмотря на то, что в наших семьях, насколько все помнят, никто никогда не возделывал землю. Наши предки были ремесленниками и торговцами, священниками и чиновниками, и все же земледелие осталось в нашей наследственной памяти, и таким образом, мы стали считать себя причастными к нему. Мы верим в основополагающий ритуал сева и в цикличность всего сущего, наглядно выраженную в смене времен года. У пахаря мы научились тонко чувствовать любое насилие, у крестьянина — терпению. Мы слепо верим в равновесие между трудом и урожаем. Это что-то вроде символического словаря — мы таинственным образом усвоили его.