Читать «Эммаус» онлайн - страница 35

Так вот, священники учат нас, что вера — дар, который дается нам свыше, он из области таинственного, мистического. Поэтому он хрупок, как видение, и, как видение, неприкосновенен. Вера — сверхъестественное явление.

Однако мы знаем, что это не так.

Мы следуем церковной доктрине, но нам известна и другая история, корнями уходящая в смиренную землю, породившую нас. В определенном смысле наши несчастные семьи незаметно привили нам необоримый инстинкт, следуя которому мы считаем жизнь грандиозным опытом. Чем скромнее выглядели те обычаи, что они передали нам, тем глубже с каждым днем становился их зов, доносящийся из недр земли, — не знающее границ стремление, почти абсурдное ожидание смысла. Мы с детства видели свое назначение в том, чтобы вернуть этому миру его величие. Мы считаем его справедливым, благородным, неизменно стремящимся к совершенству, находящимся в постоянном творческом движении. Это превращает нас в бунтарей, отщепенцев. Иное существование кажется нам по меньшей мере унизительным, убогим, оно не соответствует нашим ожиданиям. В жизни неверующих мы видим рутину и обреченность, во всех их поступках — пародию на то человечество, о каком мы мечтаем. Любая несправедливость, а заодно и всякое страдание, коварство, низость духа, зло, оскорбляет нас в наших ожиданиях. Так же как и любое событие, в коем мы не видим смысла, любой человек, лишенный надежды или благородства. Любой подлый поступок. Любое напрасно потраченное мгновение.

Так что даже больше, чем в Бога, мы верим в человека — изначально только это является для нас верой.

Я уже говорил, вера растет в нас в форме протеста: мы против, мы — отщепенцы, мы — безумцы. У нас вызывает отвращение то, что нравится другим, а то, что другие презирают, нам дорого. Излишне говорить, что это побуждает нас к действию. Мы растем с мыслью, что мы — герои, но особого рода, не соответствующие классическому образу героя: ведь мы не любим оружие, насилие, животный азарт битвы. Мы герои женственные, мы намерены бороться голыми руками, сильные своим детским простосердечием, неуязвимые в нашей возмутительной скромности. Мы скользим меж зубчатых колес этого мира с высоко поднятой головой, но с видом отверженных — с тем же смиренным видом и с той же твердостью, с какими Иисус Назарянин вел себя всю свою жизнь, насаждая прежде всего не столько религиозную доктрину, сколько модель поведения. Как показала история, она непобедима.

И вот внутри всех этих вывернутых наизнанку измышлений мы находим Бога. Такой поворот естественен, он происходит сам собой. Мы так верим в каждое живое существо, что для нас логично понимание творения как сознательного и мудрого деяния, которое мы называем словом «Бог». Так что наша вера не столько имеет магическую и стихийную природу, сколько является выводом линейной логики, растянутым в бесконечность инстинктом, унаследованным от предков. В поисках смысла нас занесло довольно далеко, и в конце путешествия нам явился Бог — воплощение смысла во всей его полноте. Это очень просто. Когда мы утрачиваем эту простоту, на помощь нам приходит Евангелие: ведь в нем наше путешествие от человека к Богу навсегда запечатлено в определенной модели, где мятежный Человеческий Сын совпадает с возлюбленным Сыном Божьим и оба они слиты в одной плоти, в теле героя. То, что в нас кажется безумством, там превращается в откровение, свершившуюся судьбу, безупречную идеограмму. Мы черпаем в Евангелии абсолютную уверенность — и называем ее верой.