Читать «Солнечная» онлайн - страница 47

В остальном он больше слушал и пил. После двух-трех бокалов белого красное проскакивало незаметно, как вода, поначалу во всяком случае. Обсуждались темы – канонические, беспорядочно сменявшие одна другую, и иные, развивавшиеся фугоидно, как разочарование с горечью: век закончился, а изменение климата по-прежнему в стороне от общественного внимания. Буш отправил в корзину умеренные предложения Клинтона, Соединенные Штаты повернутся спиной к Киото, Блэр не владеет материалом; давние надежды Рио похоронены. И канонически разочарование перерастало в тревогу. Гольфстрим исчезнет, европейцы замерзнут насмерть в своих постелях, леса Амазонки превратятся в пустыню, одни континенты охватит пожар, другие уйдут под воду, и к 2085 году арктических льдов не станет, и вместе с ними – белых медведей. Биэрд слышал эти прорицания и раньше, и ни одному из них не верил. А если бы и поверил, то не встревожился бы. Бездетный мужчина в годах, на излете пятого брака может позволить себе толику нигилизма. Земля обойдется без Патриции и Майкла Биэрда. И если стряхнет с себя всех остальных людей, биосфера будет гнуть свое и через десяток миллионов лет, глядишь, нарожает новые виды, может быть, не таких умные на обезьяний лад. И кому тогда сожалеть, что никто не помнит Шекспира, Баха, Эйнштейна и Сопряжение Биэрда – Эйнштейна?

Пока тьма и холод окутывали корабль в безлюдном замерзшем фьорде и стойкие желтые кружки иллюминаторов были единственным источником света, единственным признаком жизни на сто километров потрескивающей ледяной пустыни, внутри симфонически развивались другие темы: что надо сделать, какие соглашения следует заключить несговорчивым странам, на какие уступки должен пойти богатый мир, какие дары поднести бедному миру в своих интересах? После ужина во влажном тепле кают-компании обладателям полных желудков, запечатанных вином, казалось, что только разум может возобладать над сиюминутными интересами и алчностью, только рассудок нарисовать – предостерегающе – смутную мультипликацию катастрофического будущего, где все испекутся, окоченеют или утонут.

Но разговоры о государствах и соглашениях были светскими по сравнению с другим лейтмотивом в остужающем размере сурового хорала, пуританской арии прежних защитников природы – с их недоверием к коварной технике, убежденностью, что требуется иной образ жизни для всех, менее травмирующий хрупкую вязь экосистем, и почти религиозными взглядами на новые правила самореализации человечества – чтобы его процветание определялось не супермаркетами, аэропортами, бетоном, транспортом и даже электростанциями. Да, это были взгляды меньшинства, но его с виноватым почтением выслушивали все, кто гонял на вонючих снегоходах по девственной земле.

Слушая, как обычно, в углу кают-компании рядом с Хесусом, Биэрд вмешался только раз, в последний вечер, когда долговязый романист по фамилии Мередит, видимо забыв, что здесь присутствует физик, сказал, что в принципе неопределенности Гейзенберга, согласно которому чем точнее мы знаем положение частицы, тем приблизительнее – ее скорость, и наоборот, воплотилась нынешняя утрата «морального компаса», трудность абсолютных суждений. Биэрд перебил его брюзгливо. Имеет смысл выражаться точно, сказал он этому коротко стриженному человеку в очках без оправы. Речь идет не о скорости, а об импульсе, то есть массе, умноженной на скорость. Его придирка была встречена тихими стонами. Биэрд сказал, что принцип неопределенности неприложим к моральной сфере. Вдобавок, квантовая механика отлично предсказывает статистическую вероятность физических состояний. Романист покраснел, но не сдался. Неужели он не знает, с кем разговаривает? Да, хорошо, прекрасно, вероятность, возразил он, – но это ведь не то же самое, что определенность. И Биэрд, прикончив восьмой бокал вина и чувствуя, как у него задирается нос и верхняя губа от презрения к невежде, влезшем на его территорию, громко сказал, что принцип не запрещает точно узнать состояние, например, фотона, если мы будем наблюдать его неоднократно. Аналогия в моральной сфере была бы такая: рассматривать моральную проблему несколько раз, прежде чем прийти к заключению. Но в том-то и дело: принцип Гейзенберга только тогда распространялся бы на мораль, если бы сумма правильного и неправильного, деленная на корень квадратный из двух, имела смысл.