Читать «Любовь и смерть Ивана Чагина» онлайн - страница 37

— Не проедем. Снег. — изумился Иван. — Провалимся и вытаскивать некому. Давайте лучше на платформу затянем. По железке спокойно довезём.

— Тоже правильно. Завтра тулупы возьмите. Харч на дорогу. Одевайся, Ванёк. Познакомлю с Федором. Хороший парень. Да ты его должен знать.

— Дрова заготавливали с ним для приюта.

— Вот и порешите, как грузить машину.

Пожарская печатала. Она вроде и не слушала о чём говорят Гребнев и Чагин. Редкин потоптавшись, намотал на шею коричневый шарф, вышел.

На улице без дела бродила синева наступающей ночи. Она, как нищенка, шарилась между домами. Редкий снег медленно сеялся на городок, стараясь его засыпать до труб. Гребнева ждала кошева, но он решил пройтись с Иваном, высказать ему свой план по розыску владельцев броневика.

— Ваня, хочу тебя послать в деревню, где мы были. В Замётное. И чтобы ни одна душа не ведала. Не торопись отвечать, торопись слушать. Едешь ты для всех в город. Везёшь броневик. Всё. Никто тебя там не видел. Только мы двое знаем о твоём настоящим задании. Научишься паять самовары в мастерской у деда Орлова. Отправишься на заработки. Как? Нынче много ходят мастеров. Голод. Такие дела. Рогожный парусок, а лучше красных вёсел.

— Как же в редакции без меня?

— Редкин побегает по городу. Барышня грамотная. Ты не на год. Поживёшь неделю. Послушаешь. Вопросов не задавай. Запомни. Когда и глухим прикинься, дескать, уши застудил и слух потерял. Умный проснётся, а болтун — никогда. Язык до петли доводит. Молчи и слушай. Ничего не записывай. Завтра с утра отправляйся на выучку. С мастером договорился. Одень, что похуже. Береги руки. Кислота. Он тебе даст инструмент и олово. Узнай цены. В Замётное не сразу заезжай. А в двух других сёлах побывай. Нарисуй вывеску на картоне и вывешивай над окном. Ты будешь не один. Пошлю пимоката тебе в помощь. Николая Ситникова знаешь? В случае чего, он поможет. О политике ни с кем не говори. Станут проверять, будут вызывать на споры.

— Откроем отделение для пожилых, как я. Плохо у нас с ликбезом. Грамотными должны быть ребятишки. Там и кормежку им организуешь. Учительницы есть. Боятся чего-то. Я не очень верю тем, кто нам очень стал быстро помогать. Кушать хотят. Верно, говоришь. Есть честь и совесть. Я бы не пошёл служить врагам. Много по хатам сидят, голодают, но не идут к нам. Верёвки делают. За это их я уважаю. Те, кто счастливо хвостиком виляют, вызывают недоверие — надо глубоко задуматься. Зачем они пришли? За пайком? Чтобы развалить то, что ещё недоразвалилось. …Сама мне звонит, требует, чтобы я быстрее школу открывал, чтобы дети не болтались по базару. Заботливая. Нет у меня особой радости к ней. Нету. Ты не ругаешь меня за промашки. Почему?

— Выступал на партсобрании. Дрова заготавливали. Улицы очищаем от снега…

— Ты, Ваня, как зеркало. Отражаешь в газете наши поездки. Нет у тебя злости. Не вижу твоего личного отношения ко всему происходящему в уезде. Твой редактор, как лошадь. Боится, что его станут стегать, если он сбавит ход Он всего боится. Нет бумаги — молчит. Плохая краска — сопит. Почему? Чужой он. Много таких чужаков. Когда они станут своими? Никогда — Гребнев приостановился, притопнул протезом.