Читать «Болгарская поэтесса» онлайн - страница 10

– Столь сентиментальная по форме проза не могла быть сочинена в Болгарии. У нас не очень счастливая история, – изрек Петров.

Впервые Петров заговорил как коммунист. Если Бека что-то и раздражало в людях по ту сторону зеркала, так это их убежденность в том, что в страданиях им нет равных, если даже во всем остальном они посредственны.

Он сказал:

– Хотите верьте, хотите нет, но и у нас она не очень счастливая.

Вера спокойно вмешалась:

– Вашими героями не движет любовь?

– Движет, еще как… Но в виде ностальгии. Мы влюбляемся, как я пытался сказать в этой книге, в женщин, напоминающих нам наш первый ландшафт. Глупая мысль. Я изучал любовь. Написал однажды эссе, посвященное оргазму… вы знаете это слово?…

Она покачала головой. Он вспомнил, что это означает «да».

– …оргазму как совершенной памяти. Только вот загадка – что же мы вспоминаем?

Она снова покачала головой, и он заметил, что у нее серые глаза и в их глубинах – его образ (которого он не мог видеть), ищущий воспоминаний. Ее пальцы обрамляли бокал. Она сказала:

– Есть молодой французский поэт, писавший об этом. Он говорит, что мы никогда так не собираемся… не сжимаемся внутри в комок, гм… – Огорченная, она сказала что-то Петрову скороговоркой по-болгарски.

Он пожал плечами и сказал:

– Сосредоточиваем свое внимание.

– …сосредоточиваем свое внимание, – повторила она Беку, будто слова принадлежали ей. – Я говорю нескладно, но по-французски они звучат очень точно, правильно.

Петров улыбнулся и сказал:

– Замечательная тема для разговора – любовь.

Бек ответил, подбирая слова, как будто и для него английский язык был не родным:

– И по-прежнему одна из немногих тем, над которыми имеет смысл задумываться.

– Думаю, хорошо, что это так, – сказала она.

– Вы про любовь? – спросил он взволнованно.

Она покачала головой и постучала ногтем по ножке бокала, так что Беку показалось, будто он слышит звон, и нагнулась, словно изучая содержимое, так что по всему ее телу разлилась розоватость коньяка и ожогом отпечаталась в памяти Бека – серебряный блеск ее ногтей, лоск волос, симметрия расслабленных рук на белой скатерти, все, кроме выражения лица.

Тут Петров спросил, что Бек думает о Дюрренматте.

Действительность есть неизменное обеднение возможного. Хотя Бек ожидал увидеть ее опять на коктейле – позаботился, чтобы ее пригласили, – и она пришла, пробиться к ней он не мог. Он видел, как она вошла вместе с Петровым, но ему преградил путь атташе югославского посольства со своей блистательной женой-туниской; а потом, когда он протискивался к ней, ему на плечо легла стальной хваткой рука и скрипучий голос некоей американки поведал ему, что ее пятнадцатилетний племянник решил стать писателем и отчаянно нуждается в наставничестве. Только не для проформы – тут нужен настоящий совет. Бек почувствовал, что его обложили – со всех сторон его окружала Америка: голоса, тесные костюмы, разбавленные напитки, лязг посуды, блеск мишуры. Зеркало потеряло прозрачность, и он мог видеть только самого себя. В конце концов, когда официальных лиц поубавилось, ему удалось вырваться и пробраться к ней. Ее светлое пальто с кроличьим воротником было уже надето. Из бокового кармана она достала бледный томик стихов на кириллице.