Читать «Мифы Чернобыля» онлайн - страница 248

Подчеркну, что я говорю сейчас не об общеизвестном "эффекте толпы", хотя для толпы все это, несомненно, выполняется. Проблема в том, что подобные механизмы восприятия и поведения характерны для любого тесно связанного сообщества. Например, для "комьюнити" медиков характерны более примитивные, архаичные и "ригидные" реакции, чем для "простого народа", который иногда все же пользуется здравым смыслом. Пример тому — истерия по поводу "птичьего гриппа" и, ранее, "атипичной пневмонии". Никакие исследования, никакие статистические выкладки не убедят медиков как сословие в пользе красного вина как средства профилактики сердечно-сосудистых заболеваний, хотя каждый врач по отдельности вполне это понимает… А уж каждый француз просто удивится: разве это не так? У французов, кстати, процент таких заболеваний самый низкий в Европе.

Так вот, как мы уже с вами выяснили, информация по Чернобыльской катастрофе воспринималась и воспринимается населением совершенно неадекватно. Но здесь необходимо иметь в виду, что это самое "население" 1986 года было воспитано в страхе перед атомной войной и ее последствиями, но при этом само никогда с радиацией осознанно не соприкасалось. Действительно, в Советском Союзе догорбачевских времен вся информация, связанная с атомной тематикой, была строго закрыта. Кроме того, "радиация" обладала всеми свойствами "потусторонней угрозы": она невидима, неслышима, неощущаема, повсеместна и всепроникающа, представляет собой реальную угрозу для здоровья и жизни, причем эта угроза распространяется на потомство, подобно классическому проклятию.

Ведущий:

— Я понял, оттуда и сталкерство. Зона. Тайна. Я понял…

Докладчик (физик, 45 лет):

— Нужно иметь в виду, что в середине 1980-х годов советский народ столкнулся с серьезным онтологическим кризисом. Господствующая идеология была христианская по своей сути и весьма действенная: ее реальные возможности были убедительно продемонстрированы не только во время Отечественной войны, но и потом, в ходе послевоенного технологического рывка. За годы застоя эта онтология утратила популярность и перестала восприниматься людьми как основа для формирования картины мира. Ничего другого, однако, на информационном "рынке" не было. Потребление, манившее из-за рубежа, онтологией стать не могло. В этих условиях в сообществах пробуждались древние паттерны поведения, давно оттесненные православием, а затем и коммунистическим мировоззрением в глубины социального бессознательного.

В онтологическом кризисе 1980-х лежат корни всплеска националистических настроений 1990-х, похоронивших Союз не только как инфраструктурную и экономическую, но и как культурную общность. Впрочем, в контексте Чернобыльской темы более существенным является изменение отношения к смерти.

Коммунизм, как и христианство, исходит из того, что есть сущности, более значимые, чем жизнь. Ранних христиан называли "людьми, которые не боятся богов" и еще "людьми, которые не боятся смерти". В этом была колоссальная сила христианской онтологии, этим же объясняется ее способность к распространению на огромные территории и великие народы. Человек языческой эпохи (речь идет, конечно, не о высших элитах, а о широких массах населения) боялся буквально всего. Вся его жизнь состояла из ритуалов, призванных оградить его самого и потомство от невидимых, неслышимых, неощущаемых, повсеместных и всепроникающих опасностей, и вся она проходила в страхе. На этом фоне человек христианского мировоззрения не только казался, но и был духовно свободным. Обращение в Христа осуществлялось не столько мечом, сколько этой свободой. Точнее говоря, именно духовная свобода заостряла мечи христианских воинов, помогая им убедительно доказывать на поле боя преимущество своей веры.