Читать «Русские святыни» онлайн - страница 131

Между категориальными парами есть серьезное различие. Любое целое есть система, но не всякая система есть целое, ибо в элементе может не отражаться система (множество), как в кирпиче не отражается дом, в веревке сеть, и т. п. Целое же всегда отражается в частях, части подчинены целому и могут воспроизводиться целым. На этом принципе построены многие идеи палеонтологии, антропологии и других наук о живом и о восстановлении целого по частям (по челюсти — человека, например). Целое всегда завершенное и законченное, а вот единство может быть не законченным. Целое стремится к консервации и «сообразованию» с собой всех частей, а единое не стремится к этому. Если часть целому не подобна (рука или челюсть не подобны целому организму), то своеобразное общество подобно целому миру, и то единое, что есть в каждом обществе, уже есть и в этом обществе.

Отсюда: попытки приложить к обществу понятия "система и элемент" предполагают понимание общества как античеловеческого механизма, где человек является только легко заменяемым винтиком (должностью, чином), если мы прилагаем к обществу понятия "целое и часть", то получаем философию холизма Я. X. Смэтса, британского фельдмаршала, который в своем рассмотрении целого (Британской империи) считал возможным эксплуатировать и приносить народы колоний (части) в жертву метрополии. И только в случае с единством — человечеством и своеобразным народом — мы можем исключить этот момент, ибо каждый народ есть уже целый мир, и его сохранение есть умножение и увеличение единого человечества. Нарастание единства есть и нарастание различий, которые и являются условием развития единого и появления нового. Нарастание единства есть нарастание многоцветия, многообразия. Поэтому «тоталитарная» русская философия всегда писала о всеединстве, видела в единстве идеал развития человечества, позволяющий каждому народу не только сохранить, но и умножить свою культуру и своеобразие. Все это, по мысли русских философов, только увеличивало единство. С этим были согласны в русской философии и материалисты, и идеалисты, и верующие, и атеисты, и поэты, и ученые. Категориальная путаница понятий тоталитарного, целого и единого не должна мешать раскрытию смысла, выраженного в иерархии русских ценностей на всех уровнях. Это и всечеловечность, боление за всех, по Достоевскому, и уживчивость, по Солоневичу.

Когда говорят «соборность», то подразумевают не просто объединение людей и не просто свободное объединение ради какой-то цели. Ведь объединяются в шайку и преступники нередко ради ограбления, и футболисты ради того, чтобы выиграть игру. Речь идет о свободном объединении и согласии людей ради «обожения» всех и каждого, т. е. согласие людей ради воплощения высших святынь любви, истины, красоты. При этом объединении действует закон "неслиянно и нераздельно", т. е. личности остаются сами собой, не сливаются друг с другом, они свободны в своей воле, выборе и поступках, но единый настрой не позволяет их разделить на отдельные составляющие. П. Флоренский дал хороший образ соборности: когда люди, внешне объединившись, преследуют свои цели, и каждый выводит свою мелодию, то это какофония, а не соборность; когда люди, объединившись в симфонический оркестр, исполняют каждый свою партию согласно партитуре, то это симфония, но не соборность, ибо нет свободы оркестрантов. Иному участнику оркестра за весь концерт надо в тарелки стукнуть два-три раза, и если вынуть его из оркестра, то музыка его бессмысленна вне целого. Это механический порядок. Соборность — это русский хор, где каждый ведет свою мелодию, но чувствуя других и сливаясь с ними душой в одном порыве, творит одну общую мелодию. Эта гармония русского хора и есть соборность. Соборность, как органическое жизненное единство, как живое целое содержит в себе идею всеобщей солидарности человечества, всеобщей ответственности всех перед всеми, общей вины всех и каждого, которая столь высокохудожественно выражена в православном обряде взаимного отпущения грехов, проводимом в Прощеное Воскресение перед началом покаянных дней Великого Поста.