Читать «Беседы с Vеликими» онлайн - страница 274

После этого, понятно, строк по выработке у меня не хватало. «Что это у нас Свинаренко не видно на полосе?» Вот и выгнали за профнепригодность. Теперь-то понятно – это был замечательный сюжет! Не то что для очерка, а и для полноценного фильма! Это было бы покруче пьесы «Премия».

– Выходит, ты совсем не оставляешь шанса советской журналистике?

– Почему? У меня остались теплые воспоминания о советской журналистике. Тогда можно было исчезнуть в командировку на неделю (что ты, где ты, мало кого волновало) и смотреть на большую страну, встречаться с нормальными людьми, вести нормальные беседы, а потом об этом писать мудовый отчет, не имеющий никакого отношения ни к реальной жизни, ни к тем людям, которые рассказывали удивительные истории…

– Но это ты так писал, молодой, незаслуженный. А столпы наши? Они пытались что-то сказать. Аграновский, например.

– Да. Я в то время мечтал стать таким, как Аграновский.

– Какой Аграновский, конкретнее?

– Анатолий. Я мечтал, чтобы можно было писать одну заметку в два месяца. Как он. И по одной заметке ездить в пять командировок. И писать о человеческой жизни, а не о том, сколько условных кормоединиц заготовлено на голову КРС. Думал, когда-нибудь я как-то пробьюсь туда, где он. Но это были не очень осуществимые мечты.

Я ж и в партию не хотел вступать. Мне не нравилась эта идея совершенно. Кажется, Солженицын говорил, партия – это намордник на личность. У меня еще компания была, в которой мне говорили: «Если вступишь в партию, мы с тобой не то что здороваться, мы с тобой на одном гектаре срать не сядем!» Та компания была мне дороже, чем карьера…

– Разве сейчас нет такой же функциональной журналистики – не важно, о поголовье скота или о чем-то еще? Иной раз читаешь – муть такая, что, боюсь, мало кто через нее продирается. Но при этом есть еще и человеческая журналистика. В точности как и тогда.

– Понимаешь, мне и тогда и теперь непонятно, почему в советское время нельзя было устроить массовую человеческую журналистику. Почему для человеческой журналистики отводились одна-две заметки в месяц в «Литературке», одна-две – в «Комсомолке»? Почему надо было давать 24 заметки в год человеческой журналистики, а не 20 тысяч по всем газетам страны?

Почему так было? Может, потому, что надо было засерать людям мозги? Чтобы они время от времени скандировали «Ленин! Партия! Ком-со-мол!» Надо ж было создать ситуацию, чтобы этих делегатов съездов на улицах не спрашивали: «А что у тебя с головой? Ты ведь себя выставил на посмешище! Ладно бы ты это кричал пьяный, в ночном клубе, стоя на столе и танцуя с девками. Это было б, может, интересно. Но когда ты, серьезный человек, кричишь это по-серьезному, значит, у тебя что-то с головой».

Вот я и думаю: в основном советская журналистика была предназначена для того, чтобы люди воспринимали это скандирование всерьез, а потом шли – и повышали производство стали. А если бы ты в советской журналистике начал призывать повышать производство джинсов? Тебя быстро бы привели в чувство! Такой вот театр абсурда. Хотя театр абсурда по-своему тоже интересен. Как объект изучения.