Читать «Сборник произведений» онлайн - страница 125
Сергей Милич Рафальский
24. Родной «уголок»
Когда Ситроен отъехал, Александр Петрович, продолжая путь, долго и зло — отборными эпитетами — покрывал своего недавнего собеседника, а когда желчь поразошлась, вспомнил, как он застиг немца в ностальгическом трансе и заехидничал: «Оставьте в покое прошлое!» А? Вот тебе и честность с собой!»
Однако немцева печаль его все-таки умилила и затронула его собственные больные струны… И пользуясь относительной безлюдностью, он вдруг — на ходу — с напором задекламировал:
— Cheri? — с готовностью метнулась к нему, по-своему истолковавшая патетический вопль одинокого иностранца встречная проституточка.
И вежливо отклонив заманчивое предложение обознавшейся девушки, Александр Петрович прямым путем направился в «Уголок»: немцевы деньги перестали казаться особенными.
В ресторанчике — с напоминавшими версальский маскарад псевдобоярскими сценами декоративных панно — посетители сидели не густо, но Александр Петрович все же нашел знакомых.
Возле входа расположились с друзьями супруги Дробиковы. Они ужинали после собрания последних могикан уже почти мифической «„железной дивизии» (в повестке дня — «распределение» коллективно закупленных на Сент-Женевьевском кладбище участков).
Это были те русские провинциалы, которые слово «Париж» произносят, закатывая глаза и с придыханием. Мадам часами могла говорить о Лувре и, притом, с подробностями, способными любого гида загнать в бутылку. Она знала на память расположение всех экспонатов и звала по имени продавщиц. (Дело идет, разумеется, о магазине, а не о музее.)
Вообще, наблюдая за ее деятельностью, можно было прийти к заключению, что легендарным сиянием «Города-Светоча» она облучается главным образом на сезонных распродажах.
Ее муж поначалу кормился трудом тяжелым, неблагодарным и нерегулярным. В это время он был весьма остро национально мыслящим. Впоследствии ему удалось устроиться во французскую транспортную контору и даже сделать в оной — если так можно выразиться — карьеру. После этого, продолжая на годовых обедах остаточных «железняков» беспощадно громить большевистское зло, он, тем не менее, незаметно для себя подпал под известную марксистскую формулу и своим бытием стал определять свое сознание. Густой квас постепенно исчезал из квартиры Дробиковых и заменялся не менее густым антиквасом.
Первыми дезертировали со стен портреты вождей (разумеется, белых) и вышитые полотенца. На их место пришли серийные сувениры экскурсий в Альпах и на Лазурном Берегу, где Дробиковы отдыхали. На следующем этапе вместо классических пирогов именинных гостей стали потчевать бутербродами и крюшоном. Затем перестали печь куличи и ходить к заутрене, а заодно и верить в Бога.
Когда вышеупомянутая транспортная контора наладила отношения с торгпредством — Дробиков сделал еще один шаг к раскрепощению личности. Встретив его морозным февральским вечером у остановки автобуса, Александр Петрович пожаловался, что зимой, когда пахнет снегом, ему особенно хочется в Россию и он больше, чем когда бы то ни было, осознает, насколько все-таки был прав Герцен, утверждавший, что для русского человека эмиграция хуже смерти. Мосье Дробиков посмотрел на него с высокомерной снисходительностью: «А я считал вас шире! Если вам хочется снега — поезжайте на зимний спорт в Альпы! В наше время надо быть гражданином мира и в каждой стране чувствовать себя дома. Везде люди живут!».
