Читать «У штрафников не бывает могил» онлайн - страница 93

Я это видел и сам. После двух пуль в лицо редко кто выживает. Вспомнил имя Терентьева. Кажется, Прокофий.

— Прокофий, уползай, пока жив.

Терентьев кивнул, шатаясь, сделал один, другой шаг и скрылся за платформой. Дойдет… а если дойдет, война для него кончилась.

Последние минуты отложились в памяти плохо. Я послал на левый фланг Матвея Осина. Федосеев с остатками своего отделения и Алдан остались со мной. Стреляли короткими очередями. Патроны к автоматам кончались, подбирали винтовки и разбросанные патроны к ним. Я добивал последний диск одиночными выстрелами. Граната разорвалась рядом с Алданом. Он матерился и тоже стрелял.

— Живой? — окликнул его.

— Стараюсь…

Горели шпалы и солярка. Из-за густого черного дыма ничего видно не было. Где немцы? Встал, чтобы перебежать на другое место, и увидел гранату, лежавшую на бетонной площадке.

Она просто лежала, но я чутьем уловил неслышное в треске выстрелов шипение взрывателя. Успел шарахнуться прочь. Меня стегануло, как обрывком колючей проволоки. Уши забил грохот, выбило из рук автомат. Потом все поплыло, и я потерял сознание. Это меня спасло, потому что пробегавшие рядом немцы не стали тратить на меня патроны. Я был весь в крови.

А ночью вместе с Алданом куда-то долго ползли. Алдан, с перевязанным лицом, поблескивал уцелевшим глазом и толкал меня в бою

— Шевелись, старшой…

Я шевелился и, собрав силы, проползал очередной десяток метров. Хотелось жить…

Глава 10

Немецкая граната М-24, с длинной деревянной ручкой, она же на солдатском жаргоне «колотушка», уделала меня крепко. В санбате вытащили штук двенадцать осколков самой различной формы: смятые лепестки жести и металла, половинку крепежного кольца. Даже деревянная рукоятка не осталась без дела и, ударив в бок, сломала два ребра.

Рентгена в санбате не было, и некоторые осколки нащупывали обычной спицей. От сильной боли я потерял сознание. Врачи, опасаясь, что не выдержит сердце, отправили меня в госпиталь. Там просветили тело рентгеном и извлекли еще с десяток германских железячек, уже не вслепую.

Раны, хоть и не слишком глубокие, но многочисленные, да еще располосованные скальпелем, воспалялись, гноились. Их чистили, и вместе со всякой красно-бурой гадостью вытаскивали серые обрывки ниток от белья и гимнастерки. Так как ран было много, они сливались в крупные бугорчатые опухоли.

От обилия всевозможных лекарств я с неделю пробыл в состоянии полубреда. Есть ничего не хотелось, меня чем-то поили с ложечки и вводили глюкозу. Потом я стал различать лицо молодой хорошенькой медсестры. Мозги работали слабо, но я чувствовал, что прихожу в себя, а значит, буду жить. От обилия внезапно нахлынувших чувств погладил сестру. Куда тянул руку, не различал. Получилось, что погладил ее по заднице. Хорошенькая сестра отскочила и возмущенно крикнула:

— Вы чего себе позволяете?

— Позволяю, — бестолково повторил я.

— Руки не распускай! Лежат, как валенки, а потом под халат лезут.

Возмущенная медсестра повернулась и ушла, а раненые в палате захохотали:

— И правда, штрафник ожил!