Читать «Портрет А» онлайн - страница 28
Анри Мишо
Когда я посмотрел на марокканцев и на евреев, я понял, что марокканцам хотелось насиловать жен евреев у тех на глазах, и они часто это делали.
Можно искать объяснения. Но тогда получится что-то совсем другое.
Когда змея впервые видит мангуста, она чувствует, что эта встреча будет для нее роковой. И то, что мангуст терпеть не может змей, — не результат размышлений. Стоит ему увидеть змею, как он проникается ненавистью и съедает ее.
Когда я посмотрел на индусов и мусульман, я сразу понял, как мусульманам хочется задать трепку индусам и сколько индусов с удовольствием подкинули бы потихоньку дохлого пса в мечеть.
Теперь для тех, кто их не видел или не почувствовал этого, можно найти несколько объяснений, идущих издалека.
На все народы, принявшие мусульманство, — на турок, афганцев, персов, на часть индусов, силой обращенных в мусульманство, на эфиопов, мавров, малайцев и пр. — народ Магомета наложил свою печать.
Араб — воплощение ярости. Его символ веры полон угроз: «Нет бога, кроме Аллаха». Его символ веры — это отпор, чуть ли не ругательство — он гремит, и пощады не жди.
Его приветствие: «Да спасется каждый, кто следует
Арабский сад — урок строгости. Ледяная суровость.
Пустыня — вот природа арабов, а вся прочая природа — грязна, неблагородна и раздражает их дух. Никакой живописи, никаких цветов. «Это все сплошное легкомыслие».
Непреклонность. В древней мечети в Дели два медных идола были приделаны к камням, образуя порог, так что каждый входящий правоверный должен был ipso facto попирать их ногами.
На севере некоторые индийские дети-сироты принимают христианство. Магометан же обратить нельзя. Бог мусульман — самый непререкаемый. Другие боги перед ним рассыпаются в прах. И человек перед этим Богом ни во что себя не ставит. Он падает лбом в землю. Поднимается и снова падает лбом в землю, а потом еще и еще.
Арабский язык — как всасывающий и нагнетающий насос, в нем мечутся туда-сюда «х», которые могли родиться только из обозленности, из желания дать отпор противнику и своим собственным соблазнам.
Их письмо — как стрела. Все алфавиты состоят из букв, заполняющих какую-то площадку: либо отрывистыми штрихами (как в китайском), либо обводящими линиями (иврит, санскрит, мексиканский и пр.). Арабское же письмо — сплошная траектория, одна линия, составленная из линий. В арабской вязи все стрелы прямые-прямые, и между ними вклинивается порой рассекающий диакритический знак. Их письмо — настоящая стенография, писать такими буквами вчетверо быстрее, чем латинскими (турки, которые только что перешли на другой алфавит, испытали это на собственной шкуре).
Гласные они в расчет не берут, только согласные; гласные же — дурной плод и неподобающее удовольствие. Они не пишутся — их пропускают, и произносят все гласные примерно как немое «е» во французском — букву из праха, которую сохранили, потому что не было способа от нее избавиться.
Вся работа поэтому ложится на согласные. Против согласных никто ничего не имеет — все строго, никакой роскоши.