Читать «Год маркетолога» онлайн - страница 140

Отец не любил электронную почту и вообще считал, что компьютер приносит в мир столько же зла, сколько и добра. Пока. В дальнейшем этот баланс должен был меняться, и не в сторону добра. Поэтому мы не переписывались и лишь иногда разговаривали по телефону. Он позвонил мне перед Новым годом, спросил, как дела, выслушал ответ, что как-нибудь при встрече, усмехнулся и сказал, что хотел бы ускорить встречу и по этой причине решил перебраться поближе ко мне. «Куда?» – не понял я. «В Европу», – ответил он, наслаждаясь произведенным эффектом. «Один?» – спросил я. «Да нет, почему. Все вместе». «А что случилось?» – спросил я. И он засмеялся в ответ: «При встрече».

Когда отец расстался с нами и уехал в Америку – или наоборот, уехал в Америку и расстался с нами, – было начало девяностых, все вокруг рушилось и будущее невозможно было предсказать и на год вперед, а все хотели перемен. Перемены происходили каждую неделю, и после стольких лет, когда вообще ничего не менялось, утоление этой жажды позволяло забыть на время о прочих человеческих потребностях. Мне кажется, что мы стали последним поколением, которому было не все равно, что происходит в стране. И в этом смысле отъезд отца я воспринимал как предательство по отношению к стране в гораздо большей степени, чем предательство по отношению к семье. Все у них с матерью разладилось в последние годы. Думаю сейчас, что виноват был он, но и ее характер с трудом допускал компромиссы – обычная история. Мне было жалко мать, терявшую год за годом интерес к жизни за пределами телевизионного экрана, но претензии к отцу носили гораздо более принципиальный характер. Столько лет эти люди мечтали о том, как развалится эта система, и вот, когда оно свершилось, уезжать? Уезжать, когда представился уникальный случай сделать что-то хорошее, нужное, полезное? Этого я не мог понять и не мог принять. Я видел, как тяжело дается отцу его решение, но это не могло быть ему оправданием. Я был очень резок и даже жесток с ним все то время перед отъездом и первые годы после. Он переживал, пытался объяснить, а я не хотел слушать. «Ты поймешь когда-нибудь, надеюсь, очень скоро, что я поступаю правильно. Я поступаю правильно для себя, и я поступаю правильно для тебя. Эйфория быстротечна, похмелье будет долгим. Я историк и буду заниматься исследованиями, а не перекрашиванием черного в белое с тем, чтобы через пять лет снова перекрашивать в черное. А именно это и произойдет. Я знаю это, потому что я ученый и всю сознательную жизнь занимался историей этой страны. В ней уже были такие периоды, когда эйфория охватывала очень малую часть населения, так называемую интеллигенцию, склонную к ней в отличие от остального населения, составляющего процентов девяносто пять, если не больше, и занятого в основном вопросами текущего жизнеобеспечения, а потому вяло реагирующего на события в центрах столиц. Так что я на основании знания истории и собственного жизненного опыта утверждаю, что нынешняя эйфория ничем, по сути, не отличается от предыдущей, разве что внешними атрибутами – автомобилями, самолетами, этими новыми компьютерами и тем, что еще придумают, что создает иллюзию свободы передвижения и свободы информации».