Читать «Императрица Лулу» онлайн - страница 7

Правда, тогда, в Тильзите, он явился облачённым в темно-зеленый мундир Преображенского полка, отделанный красными лацканами и золотыми петлицами, с аксельбантом на правом плече. В талии перетянулся широким красным шарфом — потребовал, чтобы затянули его так, чтобы ясно обозначилась бы талия; настолько оказался поглощён этими приготовлениями к встрече с корсиканским выскочкой — даже не вспомнил о другом красном шарфе — конногвардейском зубовском — в марте восемьсот первого года. И то сказать — уж несколько лет прошло. Не было того шарфа, не существовало никогда. Тогда, в Тильзите, надел ещё узкие белые лосины и короткие чёрные ботфорты с маленькими, противу устава, отворотами, на руки — белые перчатки, а голову покрыл высокой треуголкой с чёрно-белым плюмажем. Волосы сугубо напудрил. Надел ещё голубую андреевскую перевязь и шпагу — разумеется, прицепил шпагу — не ту, свадебную, с золотою рукояткой, а свою любимую парадную шпагу — тоже, впрочем, с витой золотой рукояткою.

Так что, значит, получается, что цвет обмундировки и её сугубая выделка всё-таки — да, признаться, тут он в самой ранней молодости был не совсем прав, — всё-таки цвет и выделка обмундировки тоже могут входить в круг интересов принципала.

С этой точки зрения посещение фабрики вполне оказалось полезным: втереть ему очки, говоря о, например, шинельном сукне, теперь стало невозможным — так полагал он.

А тогда он дрожащей рукою поднял к левому глазу лорнет, словно бы собирался сейчас писать или читать, а не осматривать машину, — с детства же стал плохо видеть левым глазом; потом, через несколько лет, батюшка Павел Петрович вообще запретил ношение очков Военным Уставом, но и тогда очки у одетого в военный мундир великого князя смотрелись бы весьма, весьма странно — разрешался лорнет; линза в золотом колечке несколько времени не садилась на глазницу.

Машина, он запомнил, нестерпимо воняла; движение чёрных металлических частей, окружённых клубами пара, завораживало. Под грубым полотном, натянутом на раму, сновал челнок, продёргивая продольную нить в уже стройные, словно бы поющие от напряжения вертикальные нити. Немолчный грохот, серная вонь, пар, ужас — посреди ада ещё запомнилось ему плоское конопатое лицо ткачихи с каплями пота на лбу, на узких маленьких губах гузкой и на щеках; запомнилась такая же плоская, ширококостная её фигура с прямыми, сутулыми плечами — фигура, связавшаяся в памяти с ощущением ада — грохота, серного запаха и страха. Это было нечто нереальное, ненастоящее, как фальшивые ассигнации: казалось, разорви их пополам, и всё вернётся в правильную и единственно существующую под его небом жизнь; всегда потом так-то просто хотелось добиться желаемого. Ткачиха чрезвычайно напомнила ему сейчас Амалию — Амалия, разумеется, обладала более стройной и более подвижной фигурой, вызывавшей желание, но ткачиха вызвала желание тоже, желание, сопряжённое с необъяснимым страхом. Амалия же никогда страха не вызывала в нем, вот что. А сейчас, сейчас, сейчас ему захотелось разорвать что-нибудь, чтобы разорвать чувство страха — разорвать хоть, действительно, кредитный билет — прямо по надписи разорвать «ГОСУДАРСТВЕННЫЙ КРЕДИТНЫЙ БИЛЕТЪ» и ниже — русской вязью — «