Читать «Великий раскол» онлайн - страница 191
Даниил Лукич Мордовцев
— Жива, сестрица. А ты?
— Скучаю об венце… А ты, Акинфеюшка?
— Об странствии соскучилась я… хочу скорее иттить на тот свет, да посошка еще мучители не дали…
Арестантки разговаривали, как будто бы перед ними никого не было.
— Полно-ко вам! — перебил их Воротынский. — Вы приведены сюда не на поседки, а за государевым делом, для пыток.
— Али ты, князь Воротынский, из холопей в палдчи пожалован? — заметила Морозова. — Велика честь!
Воротынский не нашелся что отвечать.
— Скора ты! — глянул на непокорную боярыню Одоевский. — Что-то скажешь на дыбе?
— Скажу тебе спасибо, князь Яков; скажу, не забыл-де мою хлеб-соль, как при покойном муже у меня ежеден гащивался, — по-прежнему спокойно отвечала боярыня.
И Одоевский поперхнулся: он вспомнил, как заискивал у этой самой Морозовой, как холопствовал перед нею и ее мужем и как действительно Морозовы до отвалу кормили его вместе с другими прихлебателями, льнувшими, как осы к меду, к царской родственнице и любимице.
Воротынский, который тоже кое-что вспомнил, желая замять свою неловкость, подошел к Акинфеюшке.
— Ты кто такая? Как твое имя? — спросил он.
— Мария, — был ответ.
— Как — Мария! В отписке ты именована Акинфеею Герасимовою, Даниловых дворян.
— Была Акинфея… токмо не я, а другая… Я Мария.
— А чьих?
— Тебе на что? Богова, не твоя и не царева… На том свете не спросят мою душу: Данилова ты али Гаврилова?…
— Покоряешься ли ты царю и собору?
— А тебе какое дело до моей покорности?
— Так мы повелим тебя пытать огнем.
— Пытайте, это ваше дело… Я ничего не украла, никого не убила, никому худа не делаю, токмо люблю моего Христа: за Христа и жгите меня, жиды новые.
Воротынский приказал вести ее в застенок. Она сама пошла впереди стрельцов. За стрельцами последовали Воротынский, Одоевский и Волынский. За ними ввели Морозову и Урусову.
В просторном застенке висели привешенные к потолку «хомуты», хитрые приспособления для дыбы и встрясок. По стенам висели кнуты, плети, клещи. На полу, у стен, стояли огромные жаровни, лежали гири, веревки… На всем этом чернелись следы запекшейся крови… Огромный горн был полон, в нем тлели и вспыхивали синеватым огнем дубовые уголья… У горна и у хомутов возились палачи с засученными рукавами, в кожаных фартуках, словно кузнецы.
— Оголи до пояса, — указал Воротынский палачам на Акинфеюшку.
Она было вздрогнула, но потом перекрестилась и опустила руки.
— Христа всего обнажили, чтобы ребра прободать и голени перебить, — сказала она как бы про себя.
— Дерзай, миленькая, дерзай! — ободряла ее Морозова. — Будешь российскою первомученицею.
Палачи сорвали с Акинфеюшки верхнюю одежду и опустили рубаху до пояса… Она было прикрыла руками девичьи груди, согнулась: но палачи разняли руки и связали их за спиной… Несчастную подняли на дыбу… Она не вскрикнула и не застонала… Сделали встряску, руки несчастной выскочили из суставов…
— Господи! Благодарю тебя! — прошептала мученица.
— Повтори встряску! — хрипло проговорил Воротынский.
Встряску повторили… Удивительно, как совсем не оторвались руки от туловища, от плеч… Несчастная висела долго… Морозова и Урусова глядели на нее и молча крестились.