Читать «Великий раскол» онлайн - страница 178
Даниил Лукич Мордовцев
— И точно рай, — как бы про себя заметила Брюховецкая, — только и в ем без родных скучно…
— Та рай-же-жь, рай, — весело заговорила пани гетманова. — Та коли б сей раз москали не запсовали, мов мухи образ, як вони он там, на тим боци Днипра, позасидили вже сей рай…
Это опять поет голос певца за окном…
— Ишь, старый! Как же складно выводит, — удивляется Соковнин. — Ну, народец этот хохол, а-ах!
— Ну, а Ванюшка, сынок Морозовой, что он? — спохватилась Брюховецкая.
— А! Ванюшка? Племянник мой! Богу душеньку свою отдал…
— Как! Что ты! Ах, господи!
— Помре, да…
— Давно ли? С чего? Ах, бедная, бедная…
— От великой печали по матери… Давно и сорочины по душе я справил… Уж и убивалась же бедная Федосьюшка, как поп бесскуфейник принес ей горькую весть о сыночке: долго колотилась об землю, сердечная, да причитала, да на царя плакалась, он-де искал его погибели…
— Ой ли? Что ты?
— Да так, боярыня… У нас в московском государстве, сама изволишь ведать, и смерть, и спала богато боярского рода на корысть великому государю: всегда в таком разе вотчины и богатства опального и умершего отписываются на государя, чтобы-де его царскому пресветлому величеству было прибыльнее.
— От так сторонка! — невольно воскликнула Дорошенчиха.
— Мамо! Мамо! — стрелой влетел Гриць. — Дай мени злотого.
— На что тебе, сынок? — удивилась мать,
— Я кобзареви у шапку вкину…
Мать должна была исполнить требование своего избалованного Гриця.
— Подай, милой, и от меня слепенькому алтын, — полез было Соковнин к себе за пазуху.
Гриць остановился и недоверчиво вскинул на него своими черными, как владимирская вишня, буркалами…
— Ни, — сказал он, подумав, — я московских грошей не хочу…
— Добре, Грицько, добре! — засмеялась Дорошенчи-ха. — Од москаля полу врижь да втикай.
И все рассмеялись этой выходке. Гриць улетел из светлицы…
— Ой, паничу! Як вы мене злякали були, — послышался чей-то голос за дверями.
На пороге показался рослый парубок с высокою постриженною черною головою и с чубом, белая, шитая красною заполочью сорочка с стоячим «комиром», завязанная у горла синею «стричкою» из Явдошиной косы (с Явдохою парубок только вчера вечером женихался на улице, и Явдоха сама выплела из своей косы ленту «стричку» и завязала ею сорочку своему «любому козаченькови Петрусеви»), широчайшие, с неизмеримою, как степь, и висящею до земли «матнею», желтые, как в полном цвету подсолнух, шаровары и «нови чоботы», от которых несло, как из дегтярной бочки…
— Ты чого, хлопче? — спросила пани гетманова, закрывая «хусткою» нос. — От намазав чоботы, дурный, аж очи рогом лизуть…
Парень несколько оторопел…
— Та се я… трошки помазав… он для их… шануючи пана боярина… шоб не казали у Москви, що у нас… — оправдывался растерянный совсем малый, ссылаясь на то, что он так усердно намазал свои «чоботы» из вежливости, из уважения к знатному московскому гостю, чтобы в Москве не сказали, что козаки якобы не умеют принимать дорогих гостей, — шоб у Москви не казали, шо у нас…
