Читать «Сталин. Разгадка Сфинкса» онлайн - страница 405

Небольшая книжка поляка «Мир иной» перевешивает все тома сочинений Солженицына, так как она перекликается по духу с прочувственными словами другого, истинного Нобелевского лауреата, американца Уильяма Фолкнера.

Фолкнер объявил при вручении ему премии, что во власти литератора «помочь человеку выстоять, возвышая его дух и напоминая ему о мужестве, чести, надежде, гордости, сострадании и милосердии, которыми он был славен в былые времена», а не концентрироваться эгоистически всецело на собственных злоключениях.

Свои мытарства в сталинских тюрьмах и лагерях Герлинг-Грудзинский «описывает с чрезвычайной простотой, трезвым пониманием действительности и безукоризненным художественным вкусом». Лагерная «специфика» придает произведению польского литератора своеобразный аромат. В нем присутствует вся многообразнейшая палитра людских страстей. От любви платонической до разнообразных сексуальных совокуплений, а также проявления высочайших актов человеческого милосердия, вкупе с оставляющими не менее сильное впечатление эпизодами, рассказывающими о случаях предательства и жестокости, ненависти, разоблачения и отмщения.

Это был действительно «мир иной» большинством заключенных переносившийся довольно тяжело, но в то же время и в нем можно было приспособиться и более-менее сносно просуществовать.

Главная трудность, по мысли Герлинга-Грудзинского, заключалась в том, чтобы не опуститься в лагере окончательно, не перейти черту, после которой уже человек терял право именоваться таковым. В этом пафос его произведения, особенно подчеркнутый в финальных сценах. Но на воле практически тот же вопрос стоит также всегда, может быть, правда, не столь остро.

Об этом лучше всего свидетельствует история о том, как зимой 1941 года вполне легально, лишь незначительно нарушая лагерный закон, заключенные насмерть замучили работой одного из своих «коллег» в одной из лесных бригад.

Через месяц после прибытия Герлинга-Грудзинского в Ерцево, туда прибыл некто Горцев, крепкий парень с туповатым лицом изувера, сразу направленный на лесоповал. О нем немедленно пошли странные слухи, поскольку, вопреки общепринятым обычаям он ни единым словом не упоминал о своем прошлом. Вскоре зэки прознали, что, вероятнее всего, Горцев до ареста работал в органах и с тех пор не скрывали своего враждебного к нему отношения. Последний же держался довольно вызывающе и во всеуслышание заявлял порою, что попал в лагерь по ошибке и скоро вернется вновь на свой ответственный пост.

Кульминационный момент наступил неожиданно, но вполне закономерно. Перед католическим Рождеством через Ерцево проходил этап в Печорские лагеря и зэки три дня проводили на пересылке в ожидании завершающего «марш-броска». Вечерами они заходили в ерцевские бараки, разыскивая знакомых.

Вдруг один из них, проходя мимо нар Горцева, внезапно остановился и побледнел как полотно. Он узнал в нем своего мучителя -следователя из Харьковской тюрьмы, печально «прославившегося» жуткими истязаниями. Горцев отреагировал адекватно ситуации, то есть тоже побледнел и отодвинулся к самой стенке.