Читать «Наш друг – Иван Бодунов» онлайн - страница 5

Он поднялся — такой ловкий и ладный человек, что невозможно было им не любоваться, — взглянул на часы, поправил ремень на гимнастерке, повернул ключ в сейфе и, не оставив нигде ни одного клочка бумаги, уехал. А я начал «присутствовать»: подсел к Рянгину, который допрашивал некоего старика, похожего на Минина с памятника в Москве, про каких-то гусей.

— Битая птица, — диктовал юный Рянгин сам себе, — обнаруженная…

Старик не соглашался:

— Гуси, а не птица! «Птицу» не подпишу!

— А гусь не птица, что ли?

— Не подпишу, и все. Мой верх.

Про гусей было действительно очень скучно. Я подсел к Эриху Карловичу Бергу — высокому, красивому, бледному, в черной сатиновой косоворотке, в накинутом на плечи пиджаке. Перед ним курила папиросу сильно накрашенная блондинка, покачивала ногой в лаковой туфельке, плакала быстрыми слезами:

— Вы подвергаете меня клевете, — жалостно говорила она. — не дай боженька попасть к такому куколке, как вы, гражданин начальничек. Какая могла быть стрельба, когда я в их общество и не входила? Больно мне нужны ихние преферансы…

— Не будем придуриваться, Наполеон, — со вздохом сказал Берг, — мы же не в первый раз встречаемся…

Я написал Бергу записку: «Почему — Наполеон?» Он сказал женщине:

— Вот начальник интересуется, почему вы, гражданка Псюкина, Наполеон?

— Прозвали! — пожала Псюкина плечами. — С другой стороны, мое фамилие — рвать охота! А на Наполеона, говорят, похожа — не в анфас, а в профиль. Похожа, начальничек?

Она действительно была вылитым Наполеоном с известного барельефа, только без лаврового венка.

— Вот опишет, Наполеон, ваши похождения начальник — некрасиво получится, — посулил Берг. — Рассказали бы все лучше по-честному! Этот товарищ — из газеты!

Псюкина-Наполеон вдруг вдохновилась.

— А и пусть опишет! — заговорила она громко. — Мы, как те чайки — белоснежные птицы, стонем и плачем, плачем и стонем. Что жизнь наша?

За ее спиной распахнулась дверь, вошел Бодунов, в кожаном реглане, веселый, румяный от мороза. Наполеон не слышала, ее охватило вдохновение лжи, она, что называется, зашлась:

— Берут! Сажают! Не входят в психологию! Ломают жизни! А мы белоснежные птицы-чайки…

Я ничего не понимал, но мне было жалко Псюкину-Наполеона. И бледный, усталый, иронически улыбающийся Берг вызывал чувство раздражения. А за спиной птицы-чайки. Псюкиной веселился здоровый, сильный, рослый, уверенный в себе Бодунов.

— Здесь жестокие люди, — трагическим голосом, на нижнем регистре, патетически произносила Наполеон, — жестокие, нечуткие бабашки железные, а не перевоспитатели…

Из глаз Наполеона вдруг хлынули слезы.

Обильным слезам трудно не верить. И по виду моему Бодунов, конечно, понял, что Псюкина-Наполеон тронула мое сердце.

— Ната, ведь не он в вас стрелял, а вы в него, — негромко сказал Иван Васильевич.

Наполеон вздрогнула.

— Уже раскопал, — сказал она, — вот здесь был, а вот вернулся и раскопал. Прямо на три аршина под землю смотрит.

Слезы еще текли по ее густо напудренным щекам, но она уже улыбалась кокетливо и, по ее понятиям, обольстительно.