Читать «Средневековые легенды и западноевропейские литературы» онлайн - страница 108

Борьба с «неверными» стала политической доминантой героического эпоса. В свете этой борьбы решались и проблемы королевской власти (она должна быть сильной и преодолевать внутренние смуты) и личных судеб героев (отвоевание у мавров фьефа тем рыцарем, который не имеет земельного надела или его лишился, женитьба на богатой красавице и т. п.). Борьба эта нередко бывала окрашена в религиозные тона, но это не исключало сатирического изображения служителей церкви и даже откровенно антиклерикальных настроений, которыми окрашены, скажем, некоторые сцены «Монашества Гильома». Идея этой борьбы придавала всему эпосу патриотический пафос (к какому бы его циклу мы ни обратились), а также идеологическое и отчасти сюжетное единство.

3

В противовес «индивидуалистам», считавшим, что при создании французского героического эпоса «вначале была дорога» или «вначале был поэт», Р. Менендес Пидаль полагал, что «вначале была история». Поэтому небесполезно заняться историческими прототипами героев наших поэм, прежде всего центрального персонажа – Гильома Оранжского.

Вопрос о прототипе героя цикла, естественно, привлекал внимание многих ученых. Вместе с тем все они понимали, что между историческим событием и историческим лицом и их отражением в поэтическом произведении не обязательно должна существовать прямая, непротиворечивая связь. Один из первых исследователей «Жесты Гильома» с этой точки зрения, Альфред Жанруа, писал: «Чего в действительности не следует непременно искать – это слишком тесной связи между исторической реальностью и ее отражением в поэзии; не следует стараться увидеть за каждым литературным персонажем персонаж исторический, чье имя и чьи основные черты совпадают с именем и с чертами литературного персонажа. Поэзия устраняет детали или то, что ей представляется лишь деталью, изменяет соотношение фактов, путает роли и сохраняет лишь упрощенный образ реальности. К тому же, как и в нашем случае, этот образ обычно наделен чертами подкупающего правдоподобия. И даже если случается так, что один из последних Каролингов зовется вовсе не Людовиком, а как-нибудь иначе, то и тогда я с не меньшей уверенностью буду отстаивать свою мысль о том, что имя это в определенное время стало символом королевской власти, ослабевшей, вырождающейся, теснимой более сильными противниками; и не приходится удивляться, что поэт дал именно это имя своему персонажу». Таким образом, в Людовике «жесты» предлагается видеть не сына Карла Великого Людовика Благочестивого (814–840), вернее, не только его, а «слабых» королей этой династии, на смену которой неизбежно пришла в 987 г. династия Капетингов. Не исключено, что на образ короля в поэмах о Гильоме Оранжском наслоились воспоминания о двух последних Людовиках из рода Каролингов – о Людовике IV Заморском (939–954) и Людовике V Ленивом (986–987). Первый из них смог удержаться на троне лишь с помощью могущественного графа Парижского; затем он вел долгую борьбу с нормандцами и побывал у них в плену в Лане и Ниме. Второй вообще пробыл королем немногим более года и погиб на охоте при загадочных обстоятельствах. Видимо, кличка «Ленивый» была дана ему недаром.