Читать «Царский двугривенный» онлайн - страница 2
Сергей Петрович Антонов
Но его никто не звал, к сожалению.
Некоторое время ребята смотрели, как Таракан выправляет погнутые прутья клетки. Потом Коська спросил:
— Ты чего это делаешь?
— Стригу шерсть с черепахи, — ответил Таракан.
Зрители почтительно помолчали.
Конопатый до самых ушей, будто заржавленный, Митя протянул загадочно:
— А я знаю, где сетку для голубятни стырить!
Водить голубей была его заветная мечта.
— Думаешь, Таракан сам не знает? — сказал Коська. — Голубей гдей-то унес, так сетку и подавно унесет. Таракан чего хочешь стырит.
Примитивная лесть не подействовала. Таракан в беседу не включался.
— А голуби дорогие. Чистые, — сказал Коська.
— Ясно, чистые. Трубачи, — согласился Митя и, чтобы понравиться Таракану, добавил: — Три хруста — пара. Не меньше.
— Ну да, три, — возразил Коська, — Пять хрустов.
Мальчишки выжидали. Митя понимал, что кого-то из них Таракан обязательно должен взять в напарники. На общем дворе, куда выходит не меньше шестидесяти окон, одному человеку голубей не уберечь.
— Вот ты, Коська, заладил: «Пять хрустов, пять хрустов», а не знаешь, почему трубача называют трубачом. А я знаю, — похвастал Митя.
— И я знаю.
— Почему?
— Потому.
— А почему?
— Потому что они трубят.
— Ты что — очумел?
— А чего? Раздувают зоб и трубят нутром.
— Трубач залетает на небо и падает оттудова камнем, — снисходительно объяснил Митя. — Падает и перекувыркивается. И, не разобравшись, может угодить в трубу. Потому и называется трубач.
Ребята посмотрели на Таракана. Он и на этот раз не изъявил желания включиться в беседу.
— Я так считаю, что голубятню надо ставить на крыше. С нашей крыши всех голубятников видать.
— Это правда, — добавил Коська. — С нашей крыши всех голубятников видать.
Таракан не отозвался и на это разумное соображение.
Он вычистил клетку и собрался уходить.
И тут Коська не выдержал:
— Таракан, прими, а-а-а!.. — заныл он, как нищенка. У него ломался голос. Он ныл то басом, то тенором.
Таракан скрестил руки на груди — принял позу, как известно со времен Бонапарта, ничего доброго не предвещавшую.
— А кто пожалел пирога с визигой, когда Таранков согнал меня с квартиры и я голодовал три дня, как собака? — вопросил Таракан.
Он называл родного отца не иначе как по фамилии.
— У нас пирогов сроду не пекут, — сказал Коська. — У нас и печки нет, чтобы пироги печь.
— Чужому побирушке и то подают, когда он голодует, а тут свой же кореш застывает от холода-голода, выгнатый родителем из дома… — голос Таракана дрогнул. Как истинный атаман, он любил посентиментальничать. — Свой же кореш застывает от холода-голода, а они куска не вынесут. А ну, давай отсюда! — взъярился он внезапно.
Митя мигом отлетел к черному ходу и сказал с крыльца:
— Двор не твой. Двор народный.
Он потоптался на крыльце.
— Пошли к нам, Коська! Ну его, с его голубями! Пошли, меду пошамаем.
Минут через пять ребята высунулись из окна третьего этажа. Оба держали ломти хлеба, залитые медом, на растопыренной пятерне, как блюдца.
— Разве это голуби, — сказал Митя из окна. — Вот у Самсона голуби так голуби.
— Да! — подтвердил Коська. — У Самсона голуби — крем-бруле!