Читать «Сингапурский квартет» онлайн - страница 17

— Фамилия этого человека произносится Севастьянов, — сказал Джеффри в трубку.

И с легким отвращением подумал, что больно уж далеко простираются кротовьи ходы его второго хозяина.

3

— Почему вы решили, что выбранное поприще — ваше призвание?

Так спросил в приемной комиссии финансового института преподаватель, читавший научный коммунизм. Профессионалы стеснялись выспренних вопросов. Но именно на этом вопросе Севастьянов почти засыпался. Что вас побудило стать паровозным машинистом?

В 1951 году отец, уволенный из армии кавалерийский сержант, преподал Левушке первый урок взаимоотношения с необычной вещью — деньгами. Мать нахваливала ему сына, который, на удивление соседям, приносил ей в больницу мед, масло, белый хлеб и однажды шоколадку. Окрыленный похвалой, Севастьянов, носивший тогда другую фамилию, вытащил из-под матраса, на котором спала мать, шесть перетянутых проволокой пачек, всего шестьсот восемь тысяч рублей, и в придачу три нераспечатанных колоды трофейных, как тогда говорили про все иностранное, игральных карт, купленных у пленных венгров. Отец, забывший от удивления снять второй сапог, выпорол Севастьянова узким, вдевавшимся в галифе ремнем. В школе за партой Лева не сидел, а изображал вопросительный знак, поддерживая зад на весу полусогнутыми онемевшими ногами. Все знали, что он — поротый. Но никто не посмел смеяться. Из-за отца. Отец вытащил всю кучу денег вместе с картами на балкон и, полив керосином, сжег.

А ведь эти деньги пришли к тогдашнему не-Севастьянову не так уж легко. Поднаторев в военных пионерских играх, они с Велькой, подобрав отряд из одноклассников-переростков, по причине войны отставших в учебе на два, а то и три года, держали под контролем кассы кинотеатров «Родина», «Победа» и «Строитель», а также входы в две бани. Особенно большой куш взяли, когда в «Строителе» пустили «Дети капитана Гранта». Скупили билетные книжки и перепродали штучно по пятикратной цене. Распарившимся после бани подсовывали мороженое — снег, облитый сахарином. За клубом в зарослях крапивы вытоптали площадку, где крутили рулетку. Играть приходили и фраера, и блатные «в законе». Когда случалась разборка, дрались беспощадно, брали числом и сплоченностью.

Участковый говорил про эти дела Михаилу Никитичу. Но бывший матрос считал, что — пусть. Ведь не воровали. А все, что можно взять боем или лихой смекалкой, того достойно. Денег становилось больше. Сила же их предстала волшебной, когда мать увезли на операцию: жмых, который она ела, обернулся воспалением желчного пузыря.

Два месяца никто не командовал Левой дома, никто не напоминал про уроки. Мать плакала, когда он приносил мед и масло, стеснялась есть в палате при всех. Лева сидел рядом, пока она, как говорила про себя, питалась, словно сторожил от других. Если спрашивала, где взял, отвечал одним словом: «Алямс».

Алямс был фронтовым другом отца. Он держал рулетку на базаре, где ставки доходили до нескольких пачек перетянутых проволокой красных тридцаток или серых полусотенных. Если в банке ничего не оставалось, Алямс объявлял «великий хапок», то есть сгребал брошенные на новый кон деньги в карман. Это считалось справедливым. Алямса — при нашивке за тяжелое ранение и двух орденах Славы — менты во время облав не трогали. Ноги у него оторвало миной. Перемещался Алямс в ящике, поставленном на четыре шарикоподшипника. Он с грохотом колесил в этом ящике, отталкиваясь от земли — будь то зимой, весной, летом или осенью — огромными голыми кулаками. Какая-то бабка, сослепу приняв инвалида за нищего, бросила однажды ему в кавалерийскую фуражку с синим околышем папироску «Северная Пальмира», самую крутую в те времена, и Алямс, тогда ещё Коля, стушевавшись перед свидетелями за эту ласку, сказал неизвестно почему: