Читать «Птица» онлайн - страница 9

— Что тебе надо?

— Мне нужен директор. Срочно. Я из больницы.

— Закрыто у нас.

— Откройте. Я из больницы.

— Больной, что ли?

— Нет, санитар.

— Водку не отпущу.

— Мне не водку. Ну, впустите же, мне срочно!

Алексей не умел этого. Он знал, что не умеет. Представлял себе не раз: от меня зависит чья-то жизнь — нужно остановить автомобиль, заставить отвезти кого-нибудь на катере; доставить из города в дальнее селение врача, уговорить его… От меня зависит, а я не могу…

А тут — банка варенья или пачка сахара! Пустяк! Посреди Москвы, в магазине, который закрыли на пять минут раньше времени. А вот возьмут и не откроют. И не отпустят. Разве не может быть?

— У меня человек умирает!

Он тряс дверь, на секунду забыв и о Люсе, и о больнице, и о варенье: надо, чтобы впустили! Надо суметь. Тотчас или уже никогда.

— Впустите! Впустите! Вы ответите!

Женщина медленно отодвинула засов.

— Только сунься в винный.

— Мне банку варенья.

— Ишь ты! Давай рубль шестьдесят без сдачи, касса уже закрыта… Хм, сладенького захотел! Я думала — выпить! А он…

Руки у него тряслись. Перебегая улицу, чуть не угодил под машину. Терапевтический корпус…

— Где здесь терапевтический корпус?

— Да вот он, молодой человек. Рядом стоите.

В отделение его пустили без разговоров.

***

Была белая стена. И больше ничего не было. Если закрыть глаза, белая стена все равно оставалась. Только немного коробилась, и на ней проступали тени. Потом они сделались стволами. Между стволами лежала дорога.

Люся видела эту дорогу во всех подробностях. Крепкий, волокнистый корень сосны, ямка, и в ней вода, а на воде жучок; синеватая птица поводит хвостом вверх-вниз, вверх-вниз. Люся бежит, почти не касаясь земли, падает, споткнувшись о корень, расшибает коленку, вскакивает и снова бежит, прихрамывая, стараясь не реветь, потому что к ней из-за стволов спешит, неровно шагает человек. Он разводит руки, подхватывает ее, совсем маленькую, прижимает к колючему подбородку. Вот зачем она так бежала! Теперь нет ни боли в коленке, ни усталости, только легкость, радость от этих рук, которые не уронят, от счастливых глаз, от тепла, табачного запаха и колючести щек этого знакомого, удивительно своего человека.

«Птица! Гляди-ка, ты бант потеряла. Вон, на дороге лежит».

Люся открывает глаза. Белая стена. Цыганские… Да нет, просто очень грустные глаза, которые хотят казаться оживленными: «Ты, дочка, очень-то о нем не жалей…»

— Мама! — зовет Люся, и слезы остывают на щеках, скатываются на шею, под ворот больничной рубашки. Задохнувшись от чувства вины перед матерью, она еще раз зовет: — Мама!..

И мама выходит. Она уверенно выходит на середину комнаты, мимо людей, хлопающих в ладоши, мимо беспорядочно разбредшихся стульев и заставленного вином и снедью стола.

«Митя, цыганочку!»

Краска на губах размазалась, рот кажется еще больше, зубы еще белей.

«Эх, раз, еще раз!»

Отец подыгрывает на гитаре, люди пьяно притопывают.

«Жги, жги, жги! Эх!»

Она поводит плечом, выставляет руку вперед…

Никто, никто, никто не понимает, как плохо она пляшет! Это знают только двое: Люська и отец. Отец не играет, он так, бренчит, потому что если бы он заиграл, она пропала бы со своей чечеткой. Она попадает в ритм, но не прорывается в веселье, в истинный порыв, вихрь, в то, чем живет каждый звук гитары.