Читать «Море и берег» онлайн - страница 33

2

Чем больше я думаю о Пушкареве, тем глубже мое убеждение, что он родился для того, чтобы слушать море. Но тогда, в начале нашего знакомства, я не совсем понимал, почему он так яростно рвался к профессии гидроакустика.

Я сказал — яростно — и ничуть не преувеличил. Пушкарева не то что в гидроакустики, но и вообще в подводники не хотели брать. На призывном пункте как глянули на него, так сразу и решили — в пехоту. Но Пушкарев хорошо подготовился к бою. Он выложил комиссии на стол грамоту, в которой значилось, что не кто иной, как он, Пушкарев, является чемпионом завода по лыжам. Он выдул на спирометре больше всех — пять тысяч семьсот.

Он рассмешил комиссию, проведя аналогию с Суворовым, который тоже не отличался в юные годы богатырским здоровьем. Словом, он сумел добиться своего.

Кстати, я очень скоро убедился, что Пушкарев как-то своеобразно, чтобы не сказать беспорядочно, начитан. Он мне сообщил, например, что Пушкин в молодости носил тяжелую железную трость, чтобы развить мускулатуру рук. От него же я узнал, что английский поэт Байрон, несмотря на свою хромоту, считался одним из лучших пловцов Европы. Мой новый друг много знал о героях разных времен и разных народов. Он любил начинать разговор, к примеру, так:

— А знаешь ты, кто такой был Муций Сцевола?

Психологические романы, в которых много пишут о любви, Пушкарев не читал совершенно. По-моему, он их просто презирал.

Бороться — вот что он любил. Не только мне, но и другим ребятам посильнее ни разу не удалось положить его на лопатки. Он был не то чтобы силен, а жилист и увертлив. По его сухопарому, начисто лишенному жира телу можно было изучать анатомию. Даже наш первый силач электрик Синицын, бывший лесоруб, рядом с которым Пушкарев выглядел, как комар перед медведем, и тот запыхался и, плюнув, прекратил безуспешную схватку.

Как-то вечером мы пошли с Пушкаревым в клуб. До начала фильма оставалось полчаса или больше, и мы зашли в комнату боевой истории нашей бригады. На стендах этого небольшого музея висели портреты известных балтийских подводников, фотоснимки прославленных лодок. Пушкарев просто прилип к этим фотографиям. Я стал тащить его из комнаты. И вот тут-то он впервые рассказал мне о своем брате. Оказалось, его старший брат, Пушкарев Николай, служил во время войны гидроакустиком на одной из лодок и погиб. Когда и где — этого Лев не знал. Он извлек из-за пазухи целлофановый пакетик и вынул из него фотокарточку, на которой жизнерадостно улыбались два матроса в лихо сдвинутых набекрень бескозырках. Пушкарева-старшего я узнал сразу: чем-то он был похож на Льва, пожалуй — вот этим любопытным, удивленным взглядом. С плеч его, будто эполеты, свешивались руки его приятелей. Я говорю — приятелей, потому что слева от Николая Пушкарева красовался широколицый, крутолобый усач, а справа прежде был кто-то третий, но потом его аккуратно вырезали ножницами.

— А здесь почему вырезано? — спросил я.

— Не знаю, — сказал Лев. — Николай эту карточку из Кронштадта прислал уже вырезанную. Как раз перед войной. Мне тогда года три, что ли, было… — Поколебавшись немного, он вытащил из целлофана листок какого-то письма: — Хочешь, прочти.