Читать «Персоны нон грата и грата» онлайн - страница 34
Евгения Александровна Доброва
— Не хочу я кашу, сама такое ешь.
— Не спорь со старшими! Не будешь слушаться, сдам на пятидневку!
— Не обижай Читу, — вступился слон Боря, — обезьяны пшенку не едят. Дай лучше побольше бананов. А мне… а мне…
Я задумалась, что больше всего любят слоны, но тут к нам подошел Колька Елисеев.
— А мой папа мотоцикл купил! — с ходу деловито сообщил он. — Сегодня приедет за мной, вот увидишь.
Слоны моментально вылетели у меня из головы. Это был серьезный удар по авторитету, но так просто сдавать позиции я не собиралась. Я подумала и придумала вот что:
— А мой папа машину скоро купит. «Москвич».
— А у моего дедушки есть заграничная машина. В гараже. «Виллис» называется. Военная.
Это была правда, папа один раз ходил помогать чинить елисеевский «виллис».
— А мне зато Хрюша письмо пришлет! Из передачи! — выложила я последний козырь.
— Кто, Хрюша? — засмеялся Колька. — Ничего он тебе не пришлет. Он невзаправдашний.
— Взаправдашний.
— Не веришь — спроси у мамы.
…Вечером, когда мама привезла меня домой, у нас состоялось объяснение.
— Мамочка! Ты говорила, что Хрюша живой! Мы же письмо посылали! Я рисовала, а ты в почтовый ящик бросала! Почему ты сразу не сказала, что это неправда!!
— Там же актеры. Твое письмо получила актриса.
— Но я писала Хрюше! Я думала, он настоящий!!
— Ты правда решила, что в телевизор живую свинью с собакой посадили? Глупенькая, это же куклы!
— И Хрюша?!
— И Хрюша кукла.
— Живая?
— Куклы это игрушки, они неживые. Люди — живые.
— Но он разговаривает!
— Потому что это передача. Там дяди и тети сидят под столом и говорят за него. И за Степашку, и за Филю.
— Почему?! Почему ты сказала тогда, что он живой, а теперь говоришь, что кукла?!
Весь мир перевернулся. Откуда было мне знать, как устроен телевизор и что свиньи не разговаривают.
Когда я на секунду прекратила рев, чтобы вздохнуть, я услышала, как папа на кухне моет посуду и тихонько напевает под нос:
Меня захлестнуло отчаяние, такое горькое, что я даже перестала реветь. Я слушала громыхание кастрюль и веселый мотивчик, папин голос уже перешел в свист, к которому добавилось ритмичное притопывание.
Тут со мной случилось что-то вроде обморока, и очнулась я только тогда, когда о зубы стукнулась ложка с валерьянкой.
— Ну все, все. Ну хватит переживать. Успокойся. Хочешь, мозаику сложим? Или порисуем вместе. Через двадцать минут уже Хрюшу твоего покажут…
— Не хочу-у-у!..
В тот вечер я впервые не стала смотреть «Спокойной ночи, малыши», а на следующий день в саду случилось ужасное: со мной перестали разговаривать игрушки. Они онемели. Теперь я могла только сама говорить за них, как тот актер под столом, — они мне уже не отвечали.
СОФЬЯ ПЕРОВСКАЯ
Всякий раз, когда мама обижала меня, я ставила на обоях крестик: обида — крестик; еще обида — еще крестик. Квартира была съемная, чужая, но я не очень понимала таких вещей: обида распирала изнутри, как воздушный шар, и, чтобы не лопнуть от злости, я концентрировала ее почти до точки, до маленькой черной метки — и предавала бумаге. То есть обоям.