Читать «Футбол 1860 года» онлайн - страница 90

— Танцы во славу Будды стали обычаем после восстания восемьсот шестидесятого?

— Нет, это не так. Танцы во славу Будды исполнялись и до этого, а «духи» существуют, наверное, с тех нор, как люди поселились здесь. В течение нескольких лет, а может быть, даже нескольких десятилетий после восстания «дух» брата прадеда, так же как и «дух» брата S, был в самом хвосте шествия и делал первые, робкие шаги. Синобу Оригути называет таких новых «духов» неофитами и их обучение в процессии танцам во славу Будды определяет как тренировку.

Танцы во славу Будды, требующие грима и огромного темперамента, — это тяжелый труд, и поэтому, отвлекаясь от обучения самих «духов», деревенская молодежь, соответствующим образом переодетая, обучаясь, действительно набирается сил. Когда в жизни местных жителей возникают трудности, в темпераменте, с каким исполняются танцы, появляется нечто устрашающее.

— Я хочу хоть раз увидеть танцы во славу Будды, — сказала жена простодушно.

— Ты же собираешься каждый день ходить смотреть на футбольные тренировки. Если Така занимается своей футбольной командой, действительно проникшись общим чувством с местными жителями, — это тоже один из видов танцев во славу Будды. Если даже в его ребят и не вселятся «духи», они прекрасно закалятся и отлично потренируются, что позволит достигнуть по меньшей мере половины эффекта, получаемого от танцев во славу Будды. Ребята, набравшись сил благодаря футбольным тренировкам, смогут, не задыхаясь, исполнять летом ритуальные танцы. Я надеюсь, что Така ведет футбольные тренировки в мирных целях, а не в тех, которые преследовал брат прадеда, обучая молодежь на расчищенном от леса плацу.

Накануне Нового года я действительно убедился, что тренировки Такаси оказывают значительное влияние на жизнь деревни. В тот день разогретый воздух, проникая через узкие окна амбара, ласкал меня как теплая ванна, растапливая заледенелые комки в голове, плечах, боках, и я, превратившись в словарь, в книгу издания «Пингвин», в карандаш, развеял в дым себя, совсем иного, чем тот, кто продолжал перевод. И я переводил, смутно ощущая, что, если работа и дальше так пойдет, я, не испытывая горечи труда, смогу выносить ее до самой смерти, не стремясь совершить что-либо более значительное. Вдруг в мое полусонное сознание ворвался крик:

«Человека несет!»

Перескакивая через несколько ступенек, я стремглав сбежал по лестнице, будто мой воображаемый крючок зацепил размокшее от воды тело, как иногда он зацепляет дохлого морского черта. Странно, что я не упал. На нижней ступеньке, в полумраке, я оглянулся на то, что проделал я, одноглазый, и запоздалый страх вскипел во мне и заставил на миг замереть. И одновременно вспыхивает мысль, что обмелевшая зимняя река не должна бы нести человека. Однако теперь уже совсем близко до моих ушей переливчатым эхо донеслись крики детей Дзин: «Человека несет!»

Я вышел во двор и проводил взглядом детей Дзин, которые, точно собаки, травившие зверя, с криками мчались вниз и наконец скрылись из виду. Поразительное искусство, с каким они бежали, подпрыгивая, по узкой крутой дороге, в которой протоптано углубление наподобие днища судна, всколыхнуло во мне воспоминание о людях, которых несет река в стремительном беге. С конца лета и до осени, в период наводнений, особенно после начала лесоразработок во время войны, ежегодно появлялся несчастный, которого несла полноводная река. Первый, кто видел его, громко кричал: