Читать «Футбол 1860 года» онлайн - страница 76

Со стороны флигеля слышны какие-то звуки — наверное, это немолодая женщина, страдающая обжорством, пробудившись от страшного сна, в темноте набивает желудок.

Еще глубокая ночь. Я протягиваю руку и начинаю шарить в поисках бутылки, в которой должно было остаться виски. Неожиданно рука натыкается на что-то холодное, как панцирь краба. Зажигаю карманный фонарик, лежащий у изголовья, — пустая банка от сардин. Боясь осветить лицо спящей жены, я, шаря маленьким кружком света, нахожу наконец бутылку и при свете фонарика пью виски. Пытаюсь, но так и не могу вспомнить, ела ли она сардины, когда пила вчера вечером. Привычка жены пить действительно стала частью моей жизни. Видя, как она начинает напиваться, я обращаю на это внимания не больше, чем если бы она курила.

Потягивая виски, я пристально смотрю на пустую банку от сардин. В центре прорезанного окошка под точно найденным углом лежит маленькая вилка. Наружная сторона жестяной банки отливает белым, а внутренняя, покрытая золотистой пленкой, тепло поблескивает сквозь масло и остатки сардин. Когда жена, вставив уголок крышки в тонкий ключ, начала наматывать на него слой за слоем упругую трубку жести, она увидела, как появились аккуратно уложенные маленькие хвостики, и, несомненно, испытала первобытную радость, будто, обдирая губы, вытаскивает из раковины устрицу, чтобы проглотить ее. Она съедает сардины, прикладывается губами, испачканными маслом и остатками рыбы, к бутылке и облизывает три пальца, которыми брала сардины. Раньше пальцы у жены были слабые и, если нужно было открыть банку сардин, она всегда просила меня. Но с тех пор как она привыкла пить в одиночестве, пальцы у нее стали крепкими, и мне почему-то это неприятно. Чтобы утопить в той самой яме переполняющую меня жалость и какую-то непонятную злобу к жене, я, закрыв глаза, отхлебнул большой глоток виски. Жидкость, раскалившая горло, раскалила желудок, раскатила тьму в голове — я заснул. И больше не видел ни одного сна…

Когда я приступил к работе, жена, вместе со мной искавшая в кладовке переносную печь, достала оттуда старое издание собрания сочинений Сосэки и решила перечитать его — так что мы оба нашли, как убить время.

Мужественная бабка товарища сказала, что соберет и отдаст мне черновики законченной им части перевода и его заметки, но после похорон родственники почему-то воспротивились этому, и, в конце концов, все его бумаги были сожжены. Они, по-видимому, боялись, что из черновиков и заметок выскочит обнаженное привидение с головой, выкрашенной в красный цвет, и будет угрожать оставшимся в живых. Я не стану скрывать, что маленькое пламя, охватившее черновики и заметки, вселило в меня глубокий покой. Но все равно я не до конца освободился от привидения. Перелистывая текст пингвиновского издания с пометками товарища — это была его часть, которую пришлось теперь переводить заново, — я неожиданно наткнулся на множество подстерегавших меня ловушек. Например, срисованная им из зоологического атласа черепаха в три квадратных сантиметра, которую он изобразил на белом поле страницы, открывающей главу о черепахе, с наслаждением поедающей землянику, была воспроизведена во всех впечатляющих, самых детски-юмористических деталях. Или такая подчеркнутая им фраза, будто посланная мне весточка, в которой звучит его голос. «Итак, попрощаемся, — начал он, но голос его задрожал, и по морщинистым щекам побежали слезы. — Бог свидетель, я не плачу, — всхлипывал он, и грудь его высоко вздымалась, — но мне кажется, я прощаюсь с родными, вы мне стали такими близкими».