Читать «Классик без ретуши» онлайн - страница 76

Николай Мельников

Может быть, это — ужас жизненной пустоты, но возможно, что авантюристская жажда опасности, даже своеобразное самоубийство. Цели в его «подвиге» нет: нет и достаточного мотива, даже личного. Есть только повторные намеки на эту предстоящую «далекую экспедицию» в страну, которая туманно представляется областью хаоса и диких зверей.

Таким образом, мы должны догадываться, не означает ли это, что богатая и совсем особенная (что очень спорно) натура молодого человека, награжденного именем Мартына Эдельвейса, не выдерживает настоящего и предстоящего быта и ищет «жития»? Возможно, тем более что этот быт подан нам автором с изумительным искусством. По благородству таланта автор не снисходит до откровенных карикатур — зато его портреты (Зиланов, дядя Генрих, писатель Бубнов, высокий заговорщик Грузинов) уничтожающи. Но тогда, может быть, в их изображении — как и в ряде иных картин — цель и смысл романа, если вообще мы вправе требовать от романа цель и смысл?

Эта загадочность могла бы быть самоцелью и оправданием, если бы она сама по себе захватывала и волновала; но она только удивляет: холодность автора передается читателю. Гораздо больше волнуют эпизодические страницы «Подвига», где Мартын в горной прогулке действительно повисает над пропастью, или где он побеждает в футбольном состязании, или где побежден в спорте любовном.

Вопрос, повторяю, рождается, длится и повисает в воздухе. Не будь на свете страны хаоса и зверья, Мартыну было бы некуда деваться, и интересы футбола преодолели бы туманную тягу к подвигу. Так же точно Мартын мог застрелиться или жениться на девушке из кафе.

Но какая блестящая форма рассказа! Блестяща она не потому, что не традиционна (именно она сейчас в моде у молодых зарубежных авторов), и не потому, что рассчитана на тонкого ценителя, а прежде всего исключительной способностью В. Сирина видеть и сопоставлять. Его словарь не столько богат, сколько прекрасно и даровито использован. Совсем мимоходом, как будто без малейшего напряжения, не от искусства, а от природной щедрости, он дает образы ценнейшие, новые и неожиданные, так что приучает их ждать и искать, и не заставляет тратить на это время, — они рассыпаны по всему кружеву его рассказа. Они предельно смелы — и в них ни капли вычуры. В ночное окно вагона видны бегущие огни; «вот кто-то их пересыпал из ладони в ладонь и положил в карман», — и этот «кто-то», его ладони и его карман настолько несомненны, что невольно извиняешь автору некоторое, очень редкое, кокетство неожиданностями («Дурак!» Сони, шарж «соболезнования» на пороге уборной, проделка Мартына на станции Молинъяк, слишком длительная для «порыва»). Я сказал «прощаешь», но в сущности для молодого пера это обворожительно и даже убеждает. Про В. Сирина говорят, что он по темам и по форме не совсем русский писатель: но я не знаю, почему русский писатель обязан быть русаком и перекладывать страницы рукописи использованной копировальной бумагой. Традиция русской литературы — не слишком дорожить традициями. В новом романе Сирина русские и полурусские люди, и роман обрывается у черты, заглянуть за которую автор не может, не погрешив бесплодием художественного вымысла.