Читать «В Эрмитаж!» онлайн - страница 61

И мало найдется романов величественней «Анны Карениной», этого мудрого эпического творения (автор которого порой бывал глуповат). Ибо, как говорил сам Лев Толстой, история подобна глухому: она отвечает в первую очередь на те вопросы, которые никто и не думал задавать. С другой стороны, он же утверждал, что история — штаб Наполеона, политические лидеры, генералы, масштабные конфликты, революции — это еще не настоящая история. Подлинная история обитает в человеческих сердцах и домах, в семьях счастливых и несчастных, среди банальностей и скучных бытовых подробностей. В конечном счете только в нашем «Я» — в том единственном месте, где может реально существовать что бы то ни было. Да, Толстой был надоедливым старым пророком и умер, разменяв девятый десяток, на безвестной железнодорожной станции, уподобившись одной из самых знаменитых своих героинь, — как будто сам вписал строку в небесную книгу своей судьбы. И упрямый старик был прав, а современные историки не правы — вот почему я здесь. Несколько недель я мечтал, как буду переплывать море на «Анне Карениной», словно в компании с четырьмя героями великого романа: Левиным и Кити, Анной и Вронским. Когда Бу Лунеберг телефонным звонком вытащил меня, мокрого, из ванны в далекой Англии и таинственно пригласил отправиться вместе с ним по следам Дени Дидро, именно название судна, на котором мы поплывем, заставило меня сказать «да» (хотя я уже говорил, что практически на все отвечаю «да»).

И здрасьте-пожалуйста! Вместо плавания в обществе великих фантазмов я обречен плыть на борту самой истории, беспощадной Мадам Истории. Владимир Ильич! Человек, который привил нашему умирающему столетию неприятие самой идеи истории; человек, благодаря которому нынче вылезать из постели не просто нежелательно, но крайне неразумно. И сейчас я вижу его острый профиль — на бронзовом диске прямо над капитанским мостиком дымящего белого парома. Эти лисьи черты, эта нахальная бородка и рука, простертая вперед в классическом жесте, указующая путь к историческому триумфу, каковым он считал обильное кровопролитие (чем обильнее, тем лучше). Некогда он был музыкантом, читал и писал книги — до тех пор, пока эта мечта не поглотила его. Въезжая в запломбированном товарном вагоне на Финляндский вокзал Петербурга, он ощущал, что солнце Истории восходит над горизонтом и медлить уже нельзя. Он стал пророком хаоса, тем же, чем Робеспьер для Руссо или Дантон для Дидро. Он превратил разум в страсть, реформы в революцию, прогресс в погром, развитие в резню. Долгие годы он был верховным российским палачом, вешал кулаков, истреблял дворян. Он говорил, что политика — это искусство бить людей по голове.

Да, век ему был отпущен недолгий. Его мозг гнил изнутри. Когда он умер в своем доме в Горках, медики извлекли сей бесценный предмет, дабы изучить биологию его гения и сравнить его с другими великими мозговыми консервами. Исследователи открыли истину (великая мыслительная машина прогнила насквозь), но так и не решились поведать ее миру. Сгнивший ленинский мозг засекретили и хранили в тайнике, как некий ядовитый Грааль. Он был богом для нескольких поколений; о его сверхчеловеческих победах и сверхъестественном очаровании слагались легенды. Говорили, что он может творить чудеса, что одно прикосновение его волшебной руки способно воскресить мертвого. Его враги считались врагами народа, а уцелевшие соратники — друзьями. Но несколько лет назад его время все же истекло. Мы живем — или по крайней мере несколько дней назад могли полагать, что живем, — не в Историческую Эпоху, а в Конце Истории. Наше время — эра не идеологий, а шопинга. Политика превратилась в образ жизни, звездные войны — в игру для видеоприставок, история — в ретро. В последние годы статуи падали одна за другой. Железного Феликса, Феликса Дзержинского, в длинной темной шинели подъемный кран оторвал от насеста на Лубянской площади и уволок туда, куда он сам отправлял многих и многих, — на свалку. Быть может, он уже не вернется оттуда. Коварный и самонадеянный ленинский секретарь Иосиф Сталин давно уже превратился в каменные и металлические обломки, низвергнутые, развенчанные, обезличенные, затерявшиеся в зарослях бурьяна на окраинах сотен городов.