Читать «В Эрмитаж!» онлайн - страница 225

ЖАК: Разве кто-нибудь знает, куда отправится дальше? Да никто в целом мире этого не знает, я вам уже говорил. Вы — мой хозяин, вы меня и ведите.

ХОЗЯИН: Но как я могу тебя вести, если ты не говоришь, где мы и куда направляемся?

ЖАК: Просто делайте то, что записано в…

ХОЗЯИН: Понятия не имею, что записано в…

ЖАК: Возможно, из-за того, что не нашлось никого, чтобы записать это.

ХОЗЯИН: Кто же в таком случае это напишет? Ты?

ЖАК: Я не могу делать все. Хозяин — вы, и управлять мной — ваша обязанность. Я ваш доверенный слуга, и моя обязанность — следовать за вами. Как бы нелепы ни были ваши указания.

ХОЗЯИН: Нет, в Книге сказано совсем не это. Там говорится, что господин отдает распоряжения, а слуга воображает, что может выбирать: захочет — будет повиноваться, не захочет — не будет. А также хочет по любому поводу высказывать свое мнение — все равно, спрашивают его или нет. Итак, каково твое мнение?

ЖАК: Мой совет? Пойдемте… вперед.

ХОЗЯИН: Смею спросить — почему?

ЖАК: Потому что я не вижу смысла идти назад.

ХОЗЯИН: Правильно. Но почему бы каждому из нас не пойти своей дорогой? У нас ведь есть право выбора?

ЖАК: Нет, если это противоречит тому, что записано в небесной Книге. К тому же мы связаны друг с другом, как голова с телом.

ХОЗЯИН: Головы иногда расстаются с телами.

ЖАК: Верно. Но каждый всеми способами пытается этого избежать.

ХОЗЯИН: Правильно. Так который же путь ведет вперед?

ЖАК: Любой, кроме того, что назад. Лучший путь — кратчайший путь. Как говорят владельцы капустных плантаций.

ХОЗЯИН: Так идем?

ЖАК: Идем.

«Но с места они не стронулись», — добавил Философ.

Тут он отложил перо, свернул рукопись и засунул между страницами потрепанного томика Стерна. А где же еще место истории, не имеющей конца?

Итак, перевернутая с ног на голову концовка (уже второй, а может, и четвертый вариант) — это уже кое-что, достаточно, чтобы раздразнить дух творчества и запутать Потомство. Кстати, о Потомстве, пора еще разок навестить Фальконе. Философ так и не смог забыть боль, которую причинила ему отчужденность скульптора в те первые, самые тяжелые петербургские часы. Но, несмотря на это, отношений с Фальконе он не прерывал. Слишком добродушный, чтобы не прощать обид, слишком любопытный, чтобы не интересоваться разыгрывающейся в мастерской драмой, в последнее время он много общался со своим вспыльчивым другом. Тем более теперь, когда императрица покинула город и отпала необходимость тратить целое утро на составление меморандумов по улучшению работы русской полиции и поднятию экономики Сибири. Философ частенько забредает в мастерскую на Миллионной в центре сумеречного города, где светится раскаленный докрасна горн, и наблюдает за рождением Всадника.

Жарко здесь, как в аду: горны, литейные печи, раскаленные лампы, расплавленный металл. В центре мастерской ждет своего часа макет Петра, все еще безлицый, накрытый парусиной. Наш герой сидит, по крайней мере пытается усидеть, в уголке. На шее по-кавалерийски лихо повязан шарф (ведь скульптор всегда должен выглядеть как скульптор, а генерал — как генерал). Этьен Морис примостился на табурете справа от Философа и жадно его разглядывает. А слева, на другом табурете, Мари-Анн Колло, созерцает другой профиль мыслителя.