Читать «Крановщица из Саратова» онлайн - страница 11

Фая стала его женой, но разговаривать с ней обо всем, как раньше, он почему-то не мог. Язык не поворачивался. И стало вдруг скучно: дружба, жалость, сострадание, о чем он только что начал догадываться и о чем мечтал, всё отступило перед этим. И тяжело стало произносить имя, некогда бесконечно дорогое. Да и Фая ли была рядом, или это было чье-то чужое тело, теснившее его тело на старенькой тахте? С каждым разом становилось все невыносимее. Мучила поддельность, он переживал: супружество получалось какое-то неестественное, невзаправдашнее, киношное. Всё чаще и чаще накатывала на него по ночам жуткая усталость — пряча голову под одеялом, он начинал разговаривать с Фаей, но не с той, которая лежала сейчас бок о бок и уже храпела, а с той, что обнимала его тогда, на берегу Волги. А однажды выдал себя: провалился в глубокий, бессознательный сумрак, да еще в самый неподходящий момент… Жена испугалась, сбегала за водой, растолкала — и кое-как он отошел.

А время между тем шло. Ларион заметил: Фая всё чаще и чаще начала раздражаться, замыкалась в себе, не отвечала ему, нервничала — как тогда, в доме отдыха, в дождливые дни, предшествовашие их объяснению. Ларион чувствовал: о его собственных томительных переживаниях она и не догадывается, словно всё, что происходило, ее устраивало, а сама то внезапно и беспричинно нежнела, то ничего и никого не хотела замечать.

Но вскоре он понял, что всё намного проще: Фая никак не могла устроиться на работу. Она нигде не была прописана.

В тот день, когда все стало ясным, Ларион, как ему показалось, постарел на десять лет. Однако беспокоило другое. Как ему примирить двух женщин? Но, поставив себя на место Фаи, он ощутил такую нудную, тоскливую боль, что сразу решил: не судья он жене своей, не жил так, как она, избавила мама от забот о себе самом, и слава богу. Опустошенный, вымотанный, безразличный он вымямлил, наконец, свою просьбу. Но мама отказалась наотрез: “Я твою мордовку в своей квартире не пропишу!”.

Впервые в жизни от Лариона что-то зависело. Ведь обернуться-то всё могло по-разному: если мама заупрямится, выжмет-таки Фаю назад, в Саратов, он останется опять в одиночестве. А если в Фаин паспорт стукнут долгожданным штампом… Но Лариону было совершенно ясно: скандалов не поубавится, даже наоборот. А мама пожилая. Ну, а как по-другому жить?

Уже больше часа метался Ларион по исхоженным с самого детства переулкам. Сумочка с корреспонденцией давно опустела, а его всё тянуло в разные стороны: надо было возвращаться на телеграф, и одновременно захотелось домой, проведать Фаю. Наконец, в полной растерянности, он остановился. Как много вокруг людей: женщины, модные, красивые, вели за руки нарядных детей; мужчины, курившие увлеченно, сосредоточенно, будто дымом от сигарет подзаряжались, куда-то спешили. И никому он был не интересен — неуклюжий, плохо одетый человечек с не по росту широкими плечами… Ларион привык к этому. Так даже было лучше, что его не замечали: переставал самого себя стесняться. Этот асфальт, эти тротуары принадлежали ему — он здесь работал. И Ларион с неожиданной для себя смелостью вдруг уселся на бордюр, мысленно перенесся домой и повел беседу с Фаей: бормотал свои реплики, терпеливо выслушивал предполагаемые ответы; воробышек, гревшийся под солнцем, чуть вздрагивал. А Фая все повторяла и повторяла: “Мама-то старенькая, старенькая, останешься один, что будешь делать?”. И тут прилив внезапной нежности к ним обеим обрушился на него и переполнил душу.