Читать «Канон отца Михаила» онлайн - страница 11

Вторым обстоятельством было то, что отец Михаил был иереем. Конечно, грешить можно всегда и везде — свинья грязь найдет, — но все-таки ему было б труднее исполнять заповедь не убий, если б он был солдатом, не кради — чиновником, не прелюбодействуй — режиссером, не лжесвидетельствуй — политиком или газетчиком и т.д. и т.д. Сам отец Михаил был убежден (раньше, до событий, от которых мы отвлеклись), что везде устоит против искушений и духа, и плоти, — но понимал, что в иных условиях это потребовало бы от него намного больше усилий.

Были ли вообще у отца Михаила соблазны? Конечно, были. Недавно был даже соблазн… — когда отец Михаил разобрался, он грубо сказал: “украсть”. Отец Филофей выдал ему из кассы деньги на свечи — обычную сумму, на которую они покупали свечи в Сокольниках; Василий же нашел где-то украинцев, которые продавали вдвое дешевле, и предложил остаток разделить пополам. Отцу Михаилу нужны были деньги — маме в Твери задерживали зарплату, Оля просила шубу, они копили… конечно, он отказался: свечи купили украинские, а разницу вернули обрадованному отцу Филофею. Был соблазн малодушия: как-то приезжал благочинный, протоиерей Николай (знавший его Орлов говорил: “православный изуверского толка”), и привез письмо к Патриарху — с просьбой лишить сана одного из московских священников: тот обвинялся в злостном нарушении чина, католической ереси, “воинствующем экуменизме” и попутно — даже в плотском развращении прихожан. Под обращением уже стояло десятка два подписей, из них почти половина протов; отец Филофей подписался сразу, не дочитав, — при слове “латинский” его начинало трясти, Василий тоже — ему было всё равно, как же не подписаться… а отец Михаил отказался, хотя взгляд благочинного давил утюгом: отношение к ересям и экуменизму у него было понятно какое — в душе он сам как бы не был еретиком, - а плотское развращение… как он мог с чужих слов обвинить в таком человека?… Были в семинарии и соблазны похоти: группа сокурсников познакомилась в городе с компанией полугулящих девиц и навещала их еженедельно; тяжко было тогда Михаилу — но он устоял… Да мало ли было соблазнов, которым другие люди уступают без тени упрека в душе?…

Но на берегу Генисаретского озера Иисус дал еще две заповеди, которые и составили, как понимал отец Михаил, суть христианского вероучения (то есть учения Иисуса Христа, а не считавших себя Его последователями людей), — заповеди непротивления злу и полного нестяжательства: Вы слышали, что сказано древними: око за око и зуб за зуб; а Я говорю вам: не противься злому. Ударившему тебя по щеке подставь и другую; и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку; всякому просящему у тебя дай и от взявшего твое не требуй назад. Вся душа христианства виделась отцу Михаилу именно в этих словах — ведь именно этим более всего оно отличалось от других современных ему религиозно-нравственных учений, исключая разве лишь учение Будды, который за пять веков до Христа проповедовал то же самое: “Если люди обругают тебя, что ты будешь делать?” — “Я не стану отвечать им”. — “А если они ударят тебя?” — “Я не стану бить их”. — “А если они захотят убить тебя?” — “Смерть сама по себе не есть зло; я шагу не сделаю, чтобы отдалить или приблизить ее”. Тогда как заповеди десятословия, естественно подтвержденные Иисусом — не убий, не кради, не лги, не прелюбодействуй (да и заповедь если не “возлюби”, то “будь хорош с ближним”), были просто правилами замкнутого общежития практически всех народов и до Христа и не имели никакого отношения к исповедуемой ими религии, — правилами, без преимущественного исполнения которых любое общество — род, племя, княжество, государство — было обречено на непрерывную внутреннюю “войну всех против всех” и потому на неизбежный распад или разгром более организованными соседями.