Читать «Клуб одиноких сердец унтера Пришибеева» онлайн - страница 46

несовершенства аппарата речевого девичьего счастливо

пригубить сумел.

Эх, славные то были денечки, незабываемые,

впрочем, сознаемся, в душе обласканного сверстниками

Кузнеца боролось, мешалось, соединялось подло чувство

законной гордости и удовлетворения глубокого постыдным,

заурядным страхом, ужасом. Мохнатые ресницы, густые,

проволочные взбешенного директора над Толиной макушкой

трепетали, взлетали, разлетались и ощущенье длани

неизбывное, ладони, будто бы зависшей в тот вечер

феерический над головой его, несчастной руки тяжелой,

готовой в любой момент проехаться как следует, пройтись по

нежной юношеской шее, не оставляло пианиста бедного ни

днем, ни ночью. Конечно, он не сознавался, вида не

показывал, но выдавали походка и осанка.

— Ты что-то бздеть стал сильно, Толя.

— Нет, я просто должен идти, я маме обещал быть дома

в девять.

Кривой улыбкой только лишь на это мог ответить Зух.

Он ничего никому не обещал. Попросту некому было.

Увы, подросток трудный, дерзкий, хулиган, короче,

рос без матери. Ему, носатому, нескладному, губастому

неведомо было тепло руки, непроизвольно утешающей

поглаживаньем ласковым родную забубенную, отчаянную

плоть.

А все потому, что Ленин отец, сын прачки и

машиниста, учащийся училища художественного, надежды

подающий график Иван Зухны влюбился, вот те раз, сухим и

жарким летом шестидесятого в еврейку, дочь профессора

мединститута, девчонку городскую, практикантку синеглазую

Лилю Рабинкову. Он с ней гулял под звездами таежными и

рисовал то в образе доярки совхоза "Свет победы", то в робе

крановщицы Любы с далекой стройки романтической.

И девушка как будто отвечала юноше взаимностью,

но…

Но, соединиться двум сердцам на этом свете не было

дано, не суждено, сию безысходность мирового устройства

Иван Зухны осознал, явившись с алыми осенними цветами

впервые в жизни к любимой в дом и сразу же на день

рождения.

— Вот, — пробормотал он, в прихожей протягивая Лиле

ее портрет на фоне березок гладкоствольных, и папа Рабинков

как-то нехорошо переглянулся с мамой Рабинковой.

Еще за вечер раза два с пренеприятным чувством их

засекал, ловил на этом молниеносном обмене взглядами

многозначительными.

А на прощанье, когда уж собираясь, Ваня, возможно,

от смущенья или, кто знает, достоинство храня, от ложки

обувной нелепо отказался:

— Да, ничего, я так одену, — из-за спины любимой

дочери профессор соизволил его поправить с улыбкой гнусной

на лице.

— Наденете, молодой человек, наденете.

Жиды, жидяры, жидовня. Эти знакомые с детства

слова покоя не давали Ване всю дорогу длинную от дома

Рабинковых до общаги. Но, хоть это и смешно, но ужасные и

мерзкие, они, как бы не относились к Лиле, коя в мозгу

художника Зухны существовала, пребывала как бы отдельно

от мамочки, от папочки, на которого, кстати, была похожа

необыкновенно. В общаге, заняв бутылку самогона у соседа,

Иван надрался так, что не явился в училище на следующий

день.

Впрочем, пришел в себя, к прохладному оконному

стеклу лбом припадая, унял дурное головокружение, чайком

желудок, кишечник, взволнованный необычайно, промыл и

стал опять исправно посещать занятия, а к Рабинковым